Тотальные институты
Шрифт:
Когда будущий пациент оказывается в больнице, эта функция несения вины может становиться существенной частью работы персонала с ближайшим лицом [273] . Основания, позволяющие ближайшему лицу считать, что он не предавал пациента, даже если пациент думает иначе, могут впоследствии, при посещениях пациента в больнице, использоваться ближайшим лицом в качестве аргумента в свою защиту и позволять надеяться на восстановление отношений после больничного моратория. И, конечно, если пациент поймет эту позицию, он сможет простить ближайшее лицо, когда и если последнее придет навестить его [274] .
273
Тезис из: Camming, Camming. Op. cit. P. 129.
274
Здесь наблюдается интересное расхождение с моральной карьерой пациента туберкулезного диспансера. Джулиус Рот рассказал мне, что туберкулезные пациенты обычно ложатся в больницу добровольно, соглашаясь с ближайшими лицами насчет необходимости лечения. На более поздней стадии своей больничной карьеры, когда они понимают, что будут еще долго лежать в больнице и что некоторые больничные правила унизительны и иррациональны, они могут начать предпринимать попытки покинуть больницу, от которых их будут отговаривать сотрудники и родственники, и только тогда они начнут чувствовать, что их предали.
Таким образом, ближайшее лицо может выполнять важные
Последний аспект моральной карьеры будущего пациента, который я хочу рассмотреть, — ее принципиально ретроспективный характер. Пока человек не окажется физически в больнице, обычно, учитывая определяющую роль контингентных карьерных обстоятельств, нет способа узнать наверняка, должен ли он там находиться. И пока не состоится госпитализация, он или другие могут не считать его человеком, который превращается в психически больного пациента. Однако, поскольку в больнице его будут держать против его воли, его ближайшему лицу и персоналу больницы будут очень нужны оправдания для трудностей, которые они ему создают. Медицинским сотрудникам также будут нужны доказательства того, что они все еще занимаются тем, к чему их готовили. Остроту этих проблем смягчает конструирование — безусловно, непреднамеренное — анамнеза, который накладывается на прошлую жизнь пациента, демонстрируя, что тот уже долгое время был болен, что в конечном счете болезнь приобрела очень серьезную форму и что, если бы не госпитализация, ему стало бы гораздо хуже — что, разумеется, вполне может быть правдой. Кстати, если пациент хочет как-то объяснить себе свое пребывание в больнице и, как уже говорилось, сохранить возможность снова считать свое ближайшее лицо порядочным, доброжелательным человеком, то он будет иметь основания верить некоторым из этих психиатрических сообщений о своем прошлом.
Здесь мы сталкиваемся с одним очень щекотливым моментом для социологии карьер. Важным аспектом любой карьеры является точка зрения, которую принимает человек, когда оглядывается на пройденный путь; однако в случае будущего пациента такая реконструкция, в некотором смысле, определяет всю его карьеру. Наличие карьеры будущего пациента, начавшейся с эффективной жалобы, становится для психически больного пациента важным ориентиром, который, однако, можно использовать только после того, как госпитализация доказала, что у него была (уже закончившаяся) карьера в качестве будущего пациента.
На последнем этапе своей карьеры будущий пациент может решить — обоснованно или нет, — что общество бросило его и что самые близкие ему люди разорвали с ним отношения. Довольно интересно, что пациент, особенно при первом поступлении, может воздерживаться от столь далеко идущих выводов даже невзирая на то, что он теперь находится в закрытой палате психиатрической больницы. Оказавшись в больнице, он может испытывать очень сильное желание, чтобы его не считали человеком, которого можно свести к нынешним обстоятельствам, или человеком, которому свойственно вести себя так, как он вел себя перед попаданием в больницу. Вследствие этого он может ни с кем не разговаривать, искать уединения и даже «не идти на контакт» или вести себя «маниакально», тем самым отказываясь поддерживать любые взаимодействия, которые заставляют его быть вежливым и отзывчивым и показывают ему, кем он стал в глазах других. Когда пациента посещает ближайшее лицо, он может отвергать его, отказываясь говорить или входить в комнату для посещений; эти стратегии иногда означают, что пациент до сих пор цепляется за оставшуюся связь с людьми из прошлого и защищает эту связь от окончательного разрушения теми людьми, которыми они теперь стали [275] .
275
Изначальная стратегия постояльца — сторониться ратифицирующих контактов — может отчасти объясняться относительно слабыми процессами группообразования среди постояльцев в государственных психиатрических больницах; на эту связь мне указал Уильям Р. Смит [Уильям Рейд Смит (William Reid Smith, 1929–1986) был аспирантом в Калифорнийском университете в Беркли, где написал диссертацию под руководством Гоффмана по теме «Полицейский контроль и черное сообщество в Ричмонде, штат Калифорния» (защитил в 1963 году). После этого Смит, судя по всему, социологией не занимался. Информация о нем получена от социолога Дороти Смит, на которой Уильям был женат в аспирантуре, но с которой вскоре развелся.]. Еще одним фактором может быть желание избегать личных связей, которые дали бы право задавать вопросы биографического характера. В психиатрических больницах, как и в лагерях для военнопленных, персонал, конечно, может сознательно пресекать группообразование, чтобы избегать коллективных мятежей и других беспорядков в палатах.
Как правило, пациент в какой-то момент прекращает обременительные попытки сохранять анонимность и отрешенность и становится доступным для обычных социальных взаимодействий с больничным сообществом. После этого он поддерживает отстраненность лишь определенными способами — всегда использует свою кличку, подписывает свои статьи для пациентского еженедельника только инициалами или использует безобидное «вымышленное» имя, тактично предоставляемое в некоторых больницах, — либо демонстрирует отстраненность только в особых случаях, например, когда группа студенток-медсестер обходит отделение или когда, получив разрешение выходить на территорию больницы, он внезапно сталкивается с гражданским лицом, которое знает по прошлой жизни. Иногда, когда пациент становится подобным образом доступным, санитары говорят, что он «успокоился». Это означает, что пациент открыто занимает и принимает новую позицию, что напоминает процесс «публичного признания» в других группах [276] .
276
Сопоставимое публичное признание встречается в гомосексуальном мире, когда кто-либо открыто выступает перед сборищем геев не в роли туриста, а в роли того, кто «доступен». См.: Evelyn Hooker. A Preliminary Analysis of Group Behavior of Homosexuals // Journal of Psychology. 1956. Vol. 41. № 1. P. 117–115, особ. р. in. Хорошее художественное описание можно найти в: Джеймс Болдуин. Комната Джованни / Пер. с англ. Геннадия Шмакова (Москва: Глагол, 1993). с. 50–55. Знакомые примеры публичного признания можно наблюдать среди детей предпубертатного возраста, когда один из таких актеров прокрадывается назад в комнату, которую он только что покинул в приступе гнева и оскорбленной amour propre [Самовлюбленность (франц.). Понятие из философии Руссо, которое означает чувство любви к себе, основанное на мнении других.]. Само выражение «публичное признание» происходит, вероятно, от названия обряда перехода, который матери из высших классов когда-то устраивали для своих дочерей [Термин «coming out» в английском обозначает как «каминг-аут», публичное признание в гомосексуальной ориентации, так и «дебют», первый выход девушки в свет.]. Довольно интересно, что в больших психиатрических больницах пациент иногда совершает символическое публичное признание, впервые принимая активное участие в общем танце всех пациентов больницы.
Когда пациент успокаивается, его дальнейшая судьба в общих чертах напоминает судьбу постояльцев всех изолированных учреждений — тюрем, концентрационных лагерей, монастырей, трудовых лагерей и т. д., в стенах которых постоялец постоянно находится, проводя свое регламентированное время в непосредственной компании лиц с идентичным институциональным статусом.
Как и любой неофит во многих тотальных институтах, новый госпитализированный пациент обнаруживает, что его полностью лишили многих привычных способов самоутверждения, самоудовлетворения и самозащиты и совершают с ним множество действий, умерщвляющих его Я: ограничивают свободу передвижений, заставляют жить в коллективе, принуждают слушаться целого эшелона людей и т. д. Он начинает понимать, насколько сложно сохранять представления о себе, когда привычные условия для этого внезапно исчезают.
Проходя через этот унизительный моральный опыт, госпитализированный пациент одновременно учится ориентироваться в «палатной системе» [277] . В государственных психиатрических больницах это обычно градация условий проживания, выстроенная вокруг палат, административных единиц, называемых отделениями, и уровней доступа к внешнему миру. «Худший» уровень часто предполагает лишь деревянные скамьи для сидения, самую посредственную еду и небольшое пространство для сна в общей комнате. «Лучший» уровень может предполагать отдельную комнату, право выхода на территорию больницы и в город, относительно безопасные контакты с персоналом, еду, считающуюся хорошей, и различные возможности для досуга. За несоблюдение всепроникающих местных правил постояльца строго наказывают, лишая привилегий; за их соблюдение он со временем получает право на небольшие удовольствия, которые вовне он принимал как должное.
277
Хорошее описание палатной системы можно найти в: Belknap. Op. cit. Ch. IX, особ. p. 164.
Институционализация этих радикально различающихся уровней жизни проливает свет на то влияние, которое социальная обстановка оказывает на Я. Это, в свою очередь, показывает, что Я формируют не только взаимодействия его обладателя со значимыми другими, но и условия внутри организации, с которыми сталкиваются ее члены.
Существуют обстановки, которые человек легко может не признавать своим отражением или продолжением. Когда турист отправляется в трущобы, ситуация может доставлять ему удовольствие не потому, что она отражает его личность, а потому, что она определенно этого не делает. Есть другие обстановки, например жилые комнаты, которыми человек распоряжается самостоятельно и которые он использует для того, чтобы создавать у других благоприятное впечатление о себе. Есть также обстановки вроде рабочих мест, которые отражают профессиональный статус работника, но которые в конечном счете контролирует (тактично или нет) не он, а его работодатель. Психиатрические больницы представляют собой радикальный пример последнего типа обстановок. Это связано не только с крайней деградацией условий жизни в них, но и с той их уникальной характеристикой, что пациенту настойчиво, постоянно и последовательно делают очевидной связь этих условий с его Я. Закрепляя пациента за определенной палатой, ему четко дают понять, что ограничения и лишения, с которыми он сталкивается, не определяются слепыми — и тем самым не связанными с его Я — силами вроде традиции или экономики, а составляют преднамеренную часть его лечения, то, в чем он сейчас нуждается, и что, следовательно, они отражают состояние, в котором оказалось его Я. Когда пациент высказывает просьбы — для которых у него есть все основания — об улучшении условий, ему говорят, что как только персонал решит, что он «сможет жить» в палате более высокого уровня или что ему «будет удобно» в ней, соответствующие шаги будут предприняты. Словом, прикрепление к определенной палате представляется не как награда или наказание, а как отражение общего уровня социального функционирования пациента, его статуса как личности. Оценить некоторые зеркальные эффекты больницы позволяет тот факт, что с условиями жизни в худших палатах могут легко справляться даже госпитализированные пациенты с органическими поражениями мозга, как наглядно демонстрируют находящиеся там ограниченные человеческие существа [278] .
278
Это одна из причин, по которым психиатрические больницы могут быть хуже концентрационных лагерей и тюрем в качестве мест для «коротания» времени: в последних может быть проще оградиться от символического влияния обстановки. В сущности, оградиться от больничной обстановки может быть настолько сложно, что пациентам приходится прибегать к приемам, которые персонал интерпретирует как психические симптомы.
Таким образом, палатная система выступает экстремальным примером эксплицитного использования физической среды учреждения для создания у человека определенного представления о себе. Но официальный психиатрический мандат психиатрических больниц приводит и к еще более прямым и открытым атакам на представление постояльца о себе. Чем более «медицинской» и прогрессивной является психиатрическая больница, чем более она стремится быть местом для лечения, а не только для заточения, тем чаще сотрудники высшего звена могут доказывать постояльцу, что его прошлое было несостоятельным, что причиной тому был он сам, что он неправильно относится к своей жизни и что если он хочет стать личностью, ему придется изменить свой способ взаимодействия с другими людьми и свои представления о себе. Часто постояльцу внушают моральную значимость этих вербальных атак, принуждая принимать психиатрическую точку зрения на себя во время терапевтических признаний в рамках индивидуальных сессий или групповой психотерапии.
Относительно моральной карьеры госпитализированных пациентов можно выдвинуть тезис, который применим и ко многим другим моральным карьерам. Любой человек на каждой достигнутой стадии своей карьеры конструирует образ своей жизни — прошлой, настоящей и будущей, — в котором факты отбираются, обобщаются и искажаются таким образом, чтобы у данного человека было представление о себе, которого он может продуктивно придерживаться в текущих ситуациях. В целом отношение человека к себе предусмотрительно соответствует основополагающим ценностям его общества и поэтому может быть названо апологией. Если человек способен представить такой взгляд на свою текущую ситуацию, который показывает, что в прошлом он обладал положительными качествами, а в будущем его ждет счастливая судьба, это можно назвать историей успеха. Если прошлое и настоящее человека совершенно безрадостны, тогда лучшее, что он может сделать, — это показать, что он не несет ответственности за случившееся с ним; в этом случае подойдет выражение «печальная история». Чем больше силы прошлого не позволяют человеку придерживаться базовых моральных ценностей, тем чаще ему приходится рассказывать свою печальную историю любой компании, в которой он оказывается. Возможно, тем самым он отчасти пытается удовлетворить потребность других людей в том, чтобы их представления о правильной жизни оставались незыблемыми. В любом случае чаще всего печальные истории можно услышать среди заключенных, «алкашей» и проституток [279] . Я хочу рассмотреть те превратности судьбы, о которых рассказывают в своих печальных историях пациенты психиатрических больниц.
279
Относительно заключенных см.: Heckstall-Smith. Op. cit. P. 52–53. Обсуждение «алкашей» см. в: Howard G. Bain. A Sociological Analysis of the Chicago Skid-Row Lifeway (MA thesis) (University of Chicago, 1950). Особ. p. 141–146 («The Rationale of the Skid-Row Drinking Group»). Оставшаяся незамеченной диссертация Бэйна — хороший источник информации о моральных карьерах.
Одна из очевидных сложностей профессии проститутки заключается в том, что клиенты и другие люди, с которыми ей приходится общаться на работе, иногда пытаются выразить сочувствие, настойчиво побуждая ее предоставить драматическое оправдание того, как молодая девушка сбилась с пути истинного. Если проститутка расскажет заготовленную печальную историю, ее, вероятно, скорее пожалеют, чем осудят. Хорошие примеры печальных историй, рассказываемых проститутками, можно найти в: Henry Mayhew. London Labour and the London Poor: A Cyclopaedia of the Condition and Earnings of Those That Will Work, Those That Cannot Work, and Those That Will Not Work. Vol. IV: Those That Will Not Work (London: Charles Griffin & Co., 1862). P. 210–272. Современные варианты см. в: C.Н. Rolph (ed.). Women of the Streets: A Sociological Study of Common Prostitution (London: Seeker & Warburg, 1955). Особ. p. 6: «Однако практически всегда после нескольких замечаний о полиции девушка начинала рассказывать о своей жизни, как правило, оправдывая себя…» Позже, конечно, эксперты-психологи значительно помогли представительницам данной профессии в конструировании замечательных печальных историй. См., например: Harold Greenwald. The Call Girl (New York: Ballantine Books, 1958).