Тотальные институты
Шрифт:
Обстановка и внутренние правила психиатрической больницы настойчиво говорят пациенту о том, что он, в конечном итоге, — психически больной человек, который потерпел социальный крах во внешнем мире, полностью провалился, и что здесь у него очень небольшой социальный вес и вряд ли он вообще способен действовать как полноценная личность. Обычно унизительность этого положения острее всего переживают пациенты из среднего класса, так как прежние условия их жизни не способствуют формированию невосприимчивости к подобным оскорблениям, но с определенным понижением социального статуса сталкиваются все пациенты. Как нормальный член своей субкультуры, к которой он принадлежит во внешнем мире, пациент часто реагирует на эту ситуацию, пытаясь рассказать печальную историю, доказывающую, что он не «больной», что виновником «небольшой передряги», в которую он угодил, на самом деле был не он, что в своей прошлой жизни он вел себя честно и благородно и что психиатрическая больница тем самым не права, навязывая ему статус пациента. Стремление отстаивать собственное достоинство широко институционализировано в обществе пациентов, в котором социальные контакты, как правило,
280
Схожее правило, предписывающее самооправдание, было зафиксировано в тюрьмах. Например, в: Hassler. Op. cit. P. 76 заключенный рассказывает о разговоре с другим заключенным: «Он мало говорил о том, за что его осудили, а я не спрашивал, в тюрьме это не принято». Романную версию этого правила в применении к психиатрической больнице см. в: Kerkhoff. Op. cit. P. 27.
Я учился на вечернем отделении, чтобы получить степень магистра, и одновременно работал, вот и перетрудился.
У остальных тут психические заболевания, но у меня плохая нервная система, поэтому у меня все эти фобии.
Я попал сюда по ошибке, потому что мне поставили диагноз «диабет», и я выйду через пару дней. [Пациент находился в больнице уже семь недель.]
У меня было тяжелое детство, поэтому я женился на властной женщине.
Моя беда в том, что я не могу работать. Вот почему я здесь. У меня были две работы, хороший дом и столько денег, сколько я хотел [281] .
Пациенты иногда усиливают эти истории, оптимистично определяя свой профессиональный статус. Человек, который когда-то проходил прослушивание на должность радиоведущего, называет себя радиоведущим; другой, проработавший несколько месяцев курьером и затем получивший работу репортера в большом отраслевом журнале, но уволенный через три недели, говорит, что он репортер.
281
Из полевых записей неформальных разговоров автора с пациентами; слова переданы настолько дословно, насколько возможно.
Социальная роль человека в сообществе пациентов может целиком конструироваться на основе этих совместно поддерживаемых фикций, поскольку эти условности, соблюдаемые при взаимодействии лицом к лицу, как правило, получают подтверждение в слухах, распространяемых за его спиной, которые лишь чуть-чуть ближе к «объективным» фактам. Это, конечно же, пример классической социальной функции неформальных сетей индивидов, равных по своему статусу: они выступают друг для друга аудиторией самооправдательных историй — историй, более правдивых, чем чистые фантазии, но менее убедительных, чем факты.
Но пациент вынужден прибегать к апологии в уникальной обстановке, так как сложно найти другую среду, столь деструктивную для историй о себе, — за исключением, разумеется, историй, соответствующих психиатрической точке зрения. Эта деструктивность связана с чем-то большим, нежели с официальным листком бумаги, удостоверяющим, что пациент страдает психическим расстройством и представляет опасность для себя и окружающих, — что, кстати, глубоко задевает гордость пациента и даже ставит под вопрос само ее существование.
Унизительные условия жизни в больнице очевидно противоречат многим историям о себе, рассказываемым пациентами, да и сам тот факт, что они являются пациентами психиатрической больницы, свидетельствует не в пользу этих рассказов. И, конечно, пациенты не всегда бывают достаточно солидарны, чтобы не дискредитировать друг друга, как не всегда имеется достаточное количество «профессиональных» санитаров, чтобы санитары не дискредитировали пациентов. Как постоянно говорил один мой пациент-информант другому: «Если ты такой умный, как твоя задница тут оказалась?»
Однако обстановка психиатрической больницы даже еще более вероломна. Персонал может извлекать значительную выгоду из дискредитации истории пациента, что бы ни было причиной этой дискредитации [282] . Если сотрудники, отвечающие за порядок в больнице, хотят управлять каждодневной жизнью пациента без жалоб или противодействия с его стороны, то им удобно иметь возможность указать ему, что его утверждения о себе, с помощью которых он рационализирует свои требования, ложны, что он не такой, каким он себя изображает, и что на самом деле он — несостоятельный человек. Если сотрудники, отвечающие за психиатрическое лечение, хотят привить ему свои взгляды на его личность, то им нужна возможность подробно объяснить ему, что их версия его прошлого и их версия его личности больше соответствуют действительности, чем его собственные версии. Если как сотрудники, отвечающие за порядок, так и сотрудники, отвечающие за лечение, хотят добиться его согласия на проведение различных психиатрических процедур, то им хорошо было бы развенчать его представления об их целях и заставить его признать, что они знают, что делают, и действуют в
282
Процесс психиатрического обследования человека и последующее изменение или понижение его статуса называется на жаргоне психиатрических больниц и тюрем «доканыванием», так как предполагается, что, если ты привлечешь внимание врачей, проводящих обследования, тебя либо автоматически объявят сумасшедшим, либо само обследование сведет тебя с ума. Поэтому иногда считается, что психиатры не выясняют, болен ли ты, а делают тебя больным, и фраза «Не доканывай меня, чувак» может означать «Не выводи меня из себя». Шелдон Мессингер [Шелдон Мессингер (Sheldon Messinger, 1925–2003) — американский социолог и криминолог. Получил докторскую степень по социологии в Калифорнийском университете в Беркли, где затем работал профессором. Занимался исследованиями тюрем и психиатрических больниц. Автор книг «Шизофреническая женщина: исследования брачного кризиса» (1964; в соавторстве с Гарольдом Сэмпсоном и Робертом Д. Тауни), «Отделение С: в поисках терапевтического сообщества в тюрьме» (1968; в соавторстве с Эллиотом Штадтом и Томасом П. Уилсоном), «Стратегии контроля» (1969/2016).] указал мне на то, что это значение доканывания связано и с другим обиходным значением — устанавливанием в комнате скрытого микрофона для сбора информации, позволяющей дискредитировать говорящего [В английском глагол «bug» означает как «доставать», «раздражать», «доканывать», так и «ставить жучка», «прослушивать».].
Помимо зеркального эффекта обстановки персонал также располагает идеальным средством для опровержения рационализаций постояльца. Современная психиатрия определяет психическое расстройство как то, что может иметь истоки в раннем детстве пациента, проявляться на протяжении всей его жизни и пронизывать почти каждую сферу его нынешней деятельности. Поэтому все сегменты его прошлого или настоящего должны входить в область юрисдикции и полномочий психиатрической экспертизы. Психиатрические больницы бюрократически институционализируют эти чрезвычайно широкие полномочия, формально оправдывая свои способы обращения с пациентом его диагнозом и, следовательно, психиатрическим взглядом на его прошлое.
Важным выражением этих полномочий является история болезни. Обычно это досье используется отнюдь не для фиксации случаев, когда пациент проявлял способность достойно и эффективно справляться со сложными жизненными ситуациями. Также оно обычно не используется для грубого обобщающего или выборочного описания его поведения в прошлом. Одна из задач истории болезни состоит в демонстрации того, что пациент «болен» и почему забрать его в больницу и продолжать держать в ней — правильное решение. Для этого из всей его жизни выделяется перечень случаев, которые имели или могли иметь «симптоматическое» значение [283] . Могут упоминаться проблемы его родителей или братьев и сестер, которые могли передаться по наследству. Фиксируются детские поступки, свидетельствующие о нарушениях мышления или об эмоциональной неуравновешенности. Могут описываться случаи, когда он вел себя так, что непрофессионал счел бы его действия аморальными, свидетельствующими о сексуальном извращении, демонстрирующими его слабоволие, детскими, необдуманными, импульсивными и безумными. Часто подробно фиксируются нарушения поведения, которые стали для кого-то последней каплей и вызвали прямые действия. Кроме того, описывается его состояние по прибытии в больницу — а он вряд ли чувствовал себя в этот момент спокойно и расслабленно. В истории болезни может также упоминаться, что пациент лжет, отвечая на неудобные вопросы, что выставляет его человеком, чьи утверждения очевидно не соответствуют фактам:
283
Хотя многие организации составляют записи о своих членах, почти все они не содержат прямых упоминаний о социально значимых характеристиках, которые официально считаются нерелевантными. Но поскольку психиатрические больницы легитимно претендуют на то, что они имеют дело с личностью «в целом», они официально могут считать релевантным все что угодно — социологически интересная свобода действий. Странный исторический факт заключается в том, что лица, отстаивающие гражданские свободы в других областях жизни, как правило, с одобрением относятся к наделению психиатра полной и безусловной властью над пациентом. Очевидно, считается, что чем больше власти у администраторов с медицинским образованием и врачей, тем лучше будут соблюдаться интересы пациентов. Насколько я знаю, среди пациентов опросов по этому поводу не проводилось.
Утверждает, что живет со старшей дочерью или с сестрами, только когда больна и нуждается в уходе, а в остальное время живет с мужем; муж говорит, что они уже двенадцать лет не живут вместе.
Вопреки утверждениям сотрудников, говорит, что больше не бьется об пол и не плачет по утрам.
…скрывает, что у нее удалили органы, утверждает, что у нее все еще есть менструации.
Сначала отрицала, что у нее были добрачные сексуальные связи, но, когда ее спросили о Джиме, сказала, что забыла об этом, поскольку это было неприятное воспоминание [284] .
284
Дословные выдержки из историй болезни.