Тотальные институты

Гофман Ирвинг

Контроль постояльцев над персоналом в тотальных институтах имеет традиционные формы, например: устраивание «несчастных случаев» с сотрудниками [459] , или массовый отказ от определенной еды [460] , или снижение темпа работы, или выведение из строя водопровода, электропроводки и систем коммуникации, которые легко доступны для вмешательства постояльцев [461] . Другие санкции в адрес персонала со стороны постояльцев могут принимать форму «коллективных» или индивидуальных издевательств и более тонких форм ритуального неповиновения, таких как распространенный в армии способ приветствия неприятного офицера со слишком большого расстояния, или с подчеркнутой четкостью, или слишком медленно. Если персонал ставит под угрозу всю систему подпольных договоренностей, в ответ могут предприниматься крайние меры вроде забастовок или бунтов.

459

См., например: Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 130.

460

Cantine, Rainer. Op. cit. P. 4.

461

Ibid. P. 10.

Существует

распространенное мнение, что социальный контроль над постояльцами со стороны их группы хорошо организован и строг, как показывают случаи «разборок». И, по-видимому, в тюрьмах благонадежность постояльца в отношении практик вторичного приспособления других постояльцев действительно является важным основанием для социальной типизации [462] . Но в целом данные свидетельствуют о том, что социальный контроль постояльцев со стороны других постояльцев слаб. Для подпольной жизни в Центральной больнице определенно не характерны негласные меры поддержания порядка [463] , за частичным исключением тюремного корпуса [464] .

462

См., например, описание «правильных парней» в: Morris G. Caldwell. Group Dynamics in the Prison Community //Journal of Criminal Law, Criminology and Police Science. 1956. Vol. 46. № 5. P. 651, и: Gresham M. Sykes, Sheldon L. Messinger. The Inmate Social System // Cloward et al. Op. cit. Особ. p. 5–11.

463

Я не рассматриваю социальный контроль санитаров над своими практиками вторичного приспособления. Например, бывший пациент тюремного корпуса утверждал, что там санитары могли брать взятки за оказание особых услуг, не опасаясь стукачей, потому что они вели медицинские карты всех, с кем у них были незаконные дела; информатор сталкивался с тем, что в его истории болезни оказывались записи, свидетельствующие о его виновности. Конечно, пациенты в обеих частях больницы часто выражали убеждение, что, если они выдвинут против санитара обвинение в жестокости или воровстве, персонал палаты будет «стоять друг за друга», невзирая ни на что. Интересно сравнить этот случай с другой группой, вынужденной прибегать к прямому принуждению, — полицией, и с данными, которые указывают на значительную тайную поддержку, которую полицейские оказывают друг другу. См.: William A. Westley. Violence and the Police // American Journal of Sociology. 1953. Vol. 59. № 1. P. 34–41; William A. Westley. Secrecy and the Police // Social Forces. 1956. Vol. 34. № 3. P. 254–257.

464

Некоторые пациенты утверждали, что тюремный корпус в Центральной больнице был «организован» скорее как тюрьма для психически здоровых. Там, по их словам, санитару можно было дать взятку, чтобы он «запустил» письмо или пронес контрабанду, делались ставки, процветала «каталажная политика», компания постояльцев «заправляла местом» и пациенты устраивали забастовки, чтобы разобраться с сотрудниками, чинившими произвол. У меня нет прямых доказательств этого.

Если пациент палаты вел себя ненадлежащим образом, все остальные пациенты той же палаты могли сталкиваться с дополнительными ограничениями, и определенно, когда пациент с правом выхода на территорию сбегал и совершал вне больницы громкое преступление, для многих пациентов условия выхода на территорию временно становились более жесткими. И все же в тех случаях, когда действие одного приводило к тому, что многим становилось сложнее «договариваться» с персоналом, пациенты никак явно не мстили нарушителям [465] . К тому же «система безопасности» подпольной жизни была довольно слабой. Постоялец, решивший сбежать, мог, ничем не рискуя, рассказать об этом одному или двум своим друзьям, но компания из пяти или шести человек была чрезвычайно ненадежным хранилищем секретной информации. Это отчасти было вызвано тем, что, по мнению психиатров, пациент должен рассказывать обо всем, чтобы исцелиться; неожиданное следствие этого принципа заключалось в том, что многие пациенты полагали, что они могут повысить свой психиатрический статус, закладывая своих друзей. Поэтому не было ничего удивительного в том, что один сотрудник досугового центра сказал обреченно и с добротой: «Знаете, они совсем как дети. Стоит одному нашкодить, другие приходят и докладывают мне об этом». Не было ничего удивительного и в том, что один из наиболее успешных подпольных продавцов в больнице сказал: «Во время показа сериала [„Мир“] кто угодно может спрятать что угодно прямо здесь, перед буфетом. Я никогда тут не задерживаюсь, потому что тут слишком много стукачей, как белых, так и цветных, никогда не знаешь наверняка. Если я хочу передать товар, я просто звоню, и днем кто-нибудь приходит за ним».

465

Во время проведения исследования пациент-алкоголик, которого многие пациенты считали «хамлом», уговорил двух любимых многими медсестер-стажерок пойти выпить с ним в город. Девушек поймали и отправили домой до окончания курсов, а пациента перевели в худшую палату. Я ожидал, что другие пациенты не будут общаться с ним после произошедшего, но, хотя многие постояльцы действительно неодобрительно высказывались о нем в его отсутствие, никаких реальных действий против него никто из пациентов не предпринял.

Нехватку неформального социального контроля и описанную выше нехватку широкого сотрудничества между пациентами нужно рассматривать как двойное свидетельство слабой неформальной социальной организации среди пациентов. Психиатрия объясняет это тем, что пациенты психиатрических больниц по определению неспособны поддерживать обычный порядок и солидарность, но это объяснение плохо подходит к аномии в тюрьмах и некоторых концентрационных лагерях. В любом случае было бы интересно поискать другие возможные объяснения. Одно из них заключается в том, что в Центральной больнице пациенты редко демонстрировали реактивную солидарность: вместо того чтобы объединяться для защиты своего статуса пациентов перед лицом традиционного мира, они объединялись в компании и диады, в которых определяли себя как нормальных, а многих других пациентов — как сумасшедших. Словом, очень немногие пациенты гордились тем, что они пациенты [466] . Реактивную солидарность также ослабляло то, что было сложно считать всех сотрудников ограничивающими и жесткими, даже если таковы были стабильные условия жизни в палате.

466

Идея принадлежит Уильяму Р. Смиту, который написал неопубликованную работу о солидарности между постояльцами.

VI

Описывая практики вторичного приспособления пациентов Центральной больницы, я попытался предложить понятия, с помощью которых можно было бы описывать практики вторичного приспособления и в других учреждениях. Единица описания определялась интересами сравнительного анализа, а не повествования. В результате, для облегчения сортировки, поток активности пациентов Центральной больницы

был поделен на мелкие и грубые фрагменты. Поэтому может сложиться впечатление, что на протяжении дня пациенты спорадически предавались ребяческим шалостям и предпринимали отчаянные попытки поправить свое положение и что нет никакого противоречия между этой достойной сожаления картиной и нашими традиционными представлениями о «больных» пациентах психиатрических больниц. Поэтому я хочу подчеркнуть, что в действительности почти все практики вторичного приспособления, о которых я рассказал, осуществлялись пациентами со взвешенной, трезвой решимостью, достаточной, при понимании всего контекста, чтобы посторонний мог чувствовать себя непринужденно в сообществе, которое гораздо больше похоже на другие известные ему сообщества, нежели отличается от них. Согласно избитому клише, между нормальными людьми и психически больными нельзя провести четкую границу; скорее, существует континуум с примерным гражданином на одной стороне и полностью психически больным человеком на другой. Я должен сказать, что после акклиматизации в психиатрической больнице идея континуума кажется чересчур самонадеянной. Сообщество есть сообщество. Насколько странным оно выглядит для тех, кто в него не входит, настолько же естественным оно кажется тем, кто в нем живет, даже если оно им не нравится. Система взаимоотношений между пациентами не находится на одной из сторон какого бы то ни было континуума; скорее, она представляет собой одну из форм человеческой ассоциации, которую, без сомнения, необходимо избегать, но которую исследователь должен задокументировать и занести в архив наряду с другими обнаруженными им видами ассоциации.

Заключение

I

В любом общественном учреждении существуют официальные ожидания относительно того, что их члены обязаны делать для учреждения. Даже когда перед ними не стоит ни какой конкретной задачи, как в некоторых случаях работы ночного сторожа, организация будет требовать определенной осознанности, определенной осведомленности о текущей ситуации и определенной готовности к неожиданным событиям; в той мере, в которой учреждение требует, чтобы его члены не спали на работе, оно просит их быть бдительными в отношении определенных вещей. Если же сон ожидается, как, например, дома или в гостинице, тогда будут существовать ограничения относительно того, где, когда и с кем можно спать, и как можно вести себя в постели [467] . И за этими требованиями к индивиду, большими или малыми, будут скрываться обширные имплицитные представления руководства учреждения о том, каким должен быть индивид, чтобы он соответствовал этим требованиям.

467

Когда в Европе XV века людям, путешествовавшим на каретах, нужно было делить с незнакомцем кровать на постоялом дворе, они могли почерпнуть правила подобающего поведения в постели из куртуазной литературы. См.: Норберт Элиас. О процессе цивилизации: социогенетические и психогенетические исследования. Т. 2: Изменения в обществе. Проект теории цивилизации (Санкт-Петербург: Университетская книга, 2.001). с. 116–12.0 («О поведении в спальне»). Относительно социологии сна я многим обязан неопубликованным работам Вильхельма Эуберта [Йохан Вильхельм Эуберт (Johan Vilhelm Aubert, 1922–1988) — норвежский социолог, специалист в области социологии права. Считается «отцом» норвежской социологии. С 1946 по 1948 год провел в США, где учился в Колумбийском университете, а затем — в Калифорнийском университете в Беркли. Защитил докторскую диссертацию «Социальная функция наказания» в 1954 году в Университете Осло, где потом был профессором. Автор книг «Невидимое общество» (1965), «Социология права» (1968), «Социальная функция права» (1976).] и Каспара Нэгеле [Каспар Давид Нэгеле (Kaspar David Naegele, 1923–1965) — немецко-американский социолог, специалист по социологии семьи. Получил докторскую степень в Гарвардском университете в 1951 году (диссертация была написана под руководством Толкотта Парсонса). В 1953–1954 годах был приглашенным лектором в Университете Осло. С 1954 по 1965 год — преподаватель и профессор Университета Британской Колумбии. Автор книги «Здоровье и исцеление» (1970; издана посмертно).].

Посмотрев на любое общественное учреждение, мы обнаружим противодействие первому моменту: его члены будут тем или иным образом отказываться принимать официальное представление о том, что они должны давать и получать от организации, а также стоящие за этим представления о себе и мире, с которыми они должны соглашаться. Там, где ждут энтузиазма, будет апатия, где ждут лояльности — безучастие, где ждут присутствия — абсентеизм, где ждут здоровья — то или иное недомогание, где нужно действовать — разные формы бездействия. Мы обнаружим множество непримечательных мелких историй, каждая из которых по-своему являет собой пример борьбы за свободу. Всюду, где появляются миры, возникает и подпольная жизнь.

II

Изучение подпольной жизни в ограничительных тотальных институтах представляет особый интерес. Когда существование сводится к минимуму, мы получаем возможность узнать, что предпринимают люди, чтобы сделать свою жизнь более полной. Заначки, средства транспортировки, свободные места, территории, ресурсы экономического и социального обмена — все это, по-видимому, является минимальными требованиями для устройства жизни. Обычно эти условия считаются само собой разумеющейся частью практик первичного приспособления; видя, как их выводят за пределы официальной жизни при помощи торга, смекалки, силы и хитрости, мы можем по-новому оценить их значение. Изучение тотальных институтов также показывает, что у формальных организаций есть стандартные уязвимые места вроде складских помещений, лазаретов, кухонь или мест для сложного технического труда. Это сырые углы, в которых прорастают и начинают заражать учреждение практики вторичного приспособления.

Психиатрическая больница представляет собой специфический пример учреждений, в которых высока вероятность появления подпольной жизни. Пациентами психиатрических больниц являются люди, создавшие определенные проблемы во внешнем мире, заставившие кого-то, близкого им физически или даже социально, предпринять против них действия психиатрического характера. Часто эти проблемы связаны с тем, что «будущий пациент» нарушил ситуационные приличия, повел себя неуместно в данной обстановке. Такое неправильное поведение уже само по себе свидетельствует о моральном неприятии индивидом общества, учреждения и отношений, которые требуют от него привязанности.

Мы реагируем на эти нарушения приличий стигматизацией человека в качестве психически больного и принудительной госпитализацией. То, что индивид продолжает демонстрировать симптомы после попадания в больницу, а также обычно начинает демонстрировать дополнительные симптомы вследствие первоначальной реакции на больницу, больше не может служить ему хорошим способом выражения его отказа от участия. С точки зрения пациента, отказ от общения с персоналом или с другими пациентами может быть достаточным свидетельством того, что он отвергает представление института о том, что и кто он есть; однако высшее руководство может считать это отстраненное поведение примером как раз той симптоматики, для борьбы с которой и был учрежден институт, и лучшим доказательством того, что пациент находится именно там, где ему место. Словом, психиатрическая госпитализация обводит пациента вокруг пальца, лишая его, как правило, тех общепринятых средств, с помощью которых люди выскальзывают из объятий организаций, — пренебрежения, молчания, замечаний sotto voce, отказа от кооперации, нанесения умышленного вреда интерьеру и т. д.; эти знаки отказа от участия теперь считаются знаками того, что их производитель находится там, где следует. В подобных условиях любая практика приспособления оказывается формой первичного приспособления.