Тотальные институты
Шрифт:
Другой аспект сверхдетерминации некоторых практик вторичного приспособления заключается в том, что само их осуществление является источником удовольствия. Как говорилось выше в связи с любовными отношениями, институт может определяться как оппонент в серьезной игре, цель которой — победить больницу. Так, я слышал, как компании пациентов с удовольствием обсуждали возможность «выиграть» кофе вечером [476] , метко используя этот широкий термин для более узкого действия [477] . Попытки заключенных пронести тайком еду и другие удобства в камеру человека, отбывающего одиночное заключение, можно рассматривать не только как акт благотворительности, но и как способ духовно присоединиться к человеку, выступившему против власти [478] . Аналогичным образом отнимающее много времени тщательное планирование побега, которым занимаются пациенты, заключенные тюрем и узники лагерей для военнопленных, можно рассматривать не только как подготовку к бегству, но и как способ придания смысла нахождению внутри.
476
Детальное описание пособничества и постоянных подпольных усилий, направленных на то, чтобы выиграть кофе в тюрьме, см. в: Hayner, Ash. Op. cit. P. 365–366.
477
Традиционно
478
Эту тему затрагивает Макклири (McCleery. Op. cit. P. 60, сн.): «Настоящее исследование показывает, что демонстрация вещей и привилегий среди заключенных призвана символизировать статус, который нужно заработать другими средствами. Эти символы свидетельствуют о способности манипулировать властью или противостоять ей; заключенные склонны наделять этими символами людей, подвергающихся наказанию, хотя их единственная задача — храбро противостоять власти».
На мой взгляд, практики вторичного приспособления сверхдетерминированы, причем некоторые — особенно сильно. Эти практики используются осуществляющим их индивидом далеко не очевидными способами: каков бы ни был их дополнительный результат, эти практики демонстрируют — пусть даже только для того, кто их осуществляет, — что он обладает Я и личной автономией, над которыми организация не властна [479] .
Если функция практик вторичного приспособления заключается в возведении барьера между индивидом и социальной единицей, участником которой он должен быть, следует ожидать, что некоторые практики вторичного приспособления не будут иметь никакой самостоятельной ценности и будут служить лишь для выражения несанкционированной дистанции — «отвержения тех, кто отвергает тебя» [480] , в целях самозащиты. Именно таково значение наиболее распространенных форм ритуального неповиновения, например ворчания или брюзжания, когда никто не ждет, что это поведение что-то реально изменит. Посредством открытой дерзости, которая не вызывает мгновенную выволочку, или замечаний в адрес начальства, отпускаемых вполголоса, или жестов, показываемых за спиной у начальства, подчиненные демонстрируют определенную отстраненность от места, к которому они официально приписаны. Иллюстрацию можно найти в рассказе бывшего заключенного исправительного учреждения в Льюисбурге:
479
Этот момент прекрасно описывает Достоевский, рассказывая о жизни в сибирском тюремном остроге (Достоевский. Указ. соч. с. 21–22): «В остроге было много пришедших за контрабанду, и потому нечего удивляться, каким образом, при таких осмотрах и конвоях, в острог приносилось вино. Кстати: контрабанда, по характеру своему, какое-то особенное преступление. Можно ли, например, представить себе, что деньги, выгода у иного контрабандиста играют второстепенную роль, стоят на втором плане? А между тем бывает именно так. Контрабандист работает по страсти, по призванию. Это отчасти поэт. Он рискует всем, идет на страшную опасность, хитрит, изобретает, выпутывается; иногда даже действует по какому-то вдохновению. Это страсть столь же сильная, как и картежная игра».
480
Lloyd W. McCorkle, Richard Korn. Resocialization within Walls // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. 1954. Vol. 293. P. 88.
На поверхности жизнь здесь течет почти мирно, но стоит заглянуть чуть поглубже, как обнаружатся водовороты и вихри гнева и недовольства. Гул негодования и возмущения не смолкает: проходя мимо сотрудника администрации или охранника, мы издевательски ухмыляемся sotto voce, бросая взгляды, выражающие презрение ровно настолько, чтобы не провоцировать открытое возмездие… [481]
Брендан Бигэн приводит пример из британской тюрьмы: «Надзиратель заорал на него. — Так точно, сэр, — крикнул он в ответ. — Вы правы, сэр, — и добавил тихо: — Говнюк» [482] .
481
Hassler. Op. cit. P. 70–71. Пример брюзжания в армии: Lawrence. Op. cit. P. 132.
482
Behan. Op. cit. P. 45. В американском обществе ученики начальных школ очень быстро узнают, как скрещивать пальцы, бормотать под нос возражения и незаметно гримасничать, выражая всеми этими средствами свою автономию, даже если при этом учитель подвергает их вербальному наказанию.
Некоторые из этих способов открытого, но безопасного занятия неразрешенной позиции очень красивы, особенно если они применяются коллективно. Опять же много примеров предоставляют тюрьмы:
Как выразить презрение к руководству? Один из способов — манера «подчинения» приказам… Негры особенно хорошо это пародируют, иногда прямо с военной выправкой. Они садятся вдесятером за стол и совершенно синхронно четким движением срывают с себя кепи [483] .
483
Cantine, Rainer. Op. cit. P. 106.
Когда священник каждое воскресенье взбирался на кафедру, чтобы прочитать нам еженедельную проповедь, он всегда отпускал плоскую шутку, над которой мы всегда смеялись как можно громче и дольше, хотя он наверняка знал, что мы над ним издеваемся. Однако он продолжал делать слегка ироничные замечания, и каждый раз церковь наполнялась оглушительным хохотом, хотя только половина слушателей слышала, что он сказал [484] .
В основе некоторых актов ритуального неповиновения лежит ирония, которая во внешнем обществе выражается в форме висельного юмора, а в институтах — в форме изощренной насмешки. Стандартной формой иронии в тотальных институтах является придумывание других названий для особенно угрожающих или неприятных аспектов обстановки. В концентрационных лагерях
484
J.F.N. 1797. Op. cit. P. 15–16. См. также: Гофман. Указ. соч. с. 228–231 об «иронических сговорах».
485
Kogon. Op. cit. P. 108.
486
Ibid. P. 103.
487
Edwin A. Weinstein, Robert L. Kahn. Denial of Illness: Symbolic and Physiological Aspects (Springfield: Charles Thomas, 1955). P. 21.
488
Ibid. P. 61. См., особ., ch. VI («The Language of Denial»).
489
Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 25.
По возвращении в дневную комнату Вирджиния решила, что ее переодевание — это разновидность одежной терапии. ОТ. Сегодня была моя очередь для ОТ. Было бы чудесно выпить чего-нибудь крепкого. Паральдегида, скажем. Мы, лесбиянки из Джунипер-Хилл, называли его «коктейль Джунипер». Те из нас, что поизысканнее, говорили: «Мартини, пожалуйста». Сестра, а где оливка? [490]
Конечно, нужно понимать, что угрожающий мир, на который отвечают иронией, не обязательно является миром чуждой власти других людей, он может быть продуктом самого человека или природы, как в случае, когда смертельно больные шутят над своей ситуацией [491] .
490
Mary Jane Ward. The Snake Pit (New York: New American Library, 1955). P. 65.
491
Полезное описание иронии и других способов справляться с угрозой для жизни можно найти в: Renee С. Fox. Experiment Perilous: Physicians and Patients Facing the Unknown (New York: The Free Press, 1959), P. 170ff.
Но помимо иронии существует и более тонкий и выразительный способ ритуального неповиновения. Это особая позиция, которую можно занять по отношению к чуждой власти; в ней специфическим образом соединяются жесткость, достоинство и невозмутимость, которые позволяют вести себя недостаточно дерзко, чтобы провоцировать немедленное наказание, но при этом демонстрировать свою независимость. Так как соответствующая коммуникация основывается на использовании тела и лица, она может осуществляться всюду, где оказывается постоялец. Примеры можно найти в тюремном обществе:
Быть «правильным» значит быть смелым, бесстрашным, верным своим товарищам, никого не использовать, непреклонно отказываться признавать верховенство официальной системы ценностей и отрицать идею, что заключенный — человек низшего сорта. Это позволяет, прежде всего, утверждать свою фундаментальную порядочность, достоинство и ценность в унизительной ситуации, а также демонстрировать эти персональные качества безотносительно к любому силовому давлению со стороны официальной системы [492] .
492
Richard A. Cloward. Social Control in the Prison // Cloward et al. Op. cit. P. 40. См. также: Sykes, Messingen. Op. cit. P. 10–11. Такая непровоцирующая, но антагонистическая позиция демонстрируется некоторыми меньшинствами. Ср., например, с комплексом «крутого мужика» среди городских чернокожих в Америке.
Сходным образом в Центральной больнице, в «жестких», максимально охраняемых палатах, куда отправляли в качестве наказания и где постояльцам было уже почти нечего терять, можно было обнаружить интересные примеры того, как пациенты, не доставлявшие никаких особенных хлопот, самой своей позой выражали безразличие и легкое презрение к персоналу всех уровней, сохраняя при этом полное самообладание.
Можно было бы легко объяснить появление практик вторичного приспособления исходя из допущения, что индивид обладает спектром потребностей, врожденных или приобретенных, и, попадая в среду, отрицающую эти потребности, просто реагирует на нее, изобретая кустарные средства их удовлетворения. Думаю, такое объяснение принижает значение этих подпольных способов адаптации для структуры Я.
Практика спасения части себя от когтей института хорошо видна в психиатрических больницах и тюрьмах, но ее можно обнаружить и в более безобидных и менее тоталистических институтах. На мой взгляд, такое неподчинение является не побочным механизмом защиты, а скорее центральной составляющей Я.
Социологи всегда питали интерес к тому, как группы влияют на индивида, как он идентифицирует себя с группами и как он падает духом, если группы не оказывают ему эмоциональную поддержку. Но если мы присмотримся к тому, что происходит при исполнении социальной роли в потоке социальных взаимодействий в общественном учреждении или в любой другой единице социальной организации, мы увидим не только господство этой единицы. Мы всегда обнаружим, что индивид применяет определенные методы сохранения дистанции, создания пространства для маневра между собой и тем, с чем, по мнению окружающих, он должен идентифицироваться. Несомненно, психиатрическая больница государственного типа предоставляет в высшей мере благодатную почву для этих практик вторичного приспособления, но на деле они, подобно сорнякам, прорастают в социальных организациях любого типа. Если мы, следовательно, обнаруживаем, что во всех исследованных реальных ситуациях их участники предпринимали меры для защиты от своих социальных связей, почему мы должны класть в основу нашего представления о Я то, как индивид вел бы себя в «правильных» условиях?