Трещина
Шрифт:
— Я за священника! — Заявил бывший дракон. — Может нам еще, и попросить его оказать некоторые услуги?
— Да, это привлекательная, но не слишком удачная мысль. — Задумчиво спросила метла. — Представьте себе, что после обряда крещения, вы попросите преподобного отца обвенчать слугу с его господином? Что он на это скажет? Лично я навестил бы сначала мусорщика и разузнал от него, как можно больше.
— Не очень-то мне хочется снова встречаться с этим дедом. — Сказала Анджелика задумчиво. — В прошлый раз он хотел проткнуть меня вилами. Но вы, наверное, правы дон Клеофас! Давайте расспросим сначала его, а священника оставим на потом. Когда же начнём?
— Лучше завтра или послезавтра. Сегодня вам следует
— Макало! Где ты, старый плут?! К тебе пришли!
Краснорожий управляющий, толстый и важный, кричал в открытые ворота, за которыми не было видно ничего, кроме очень тусклого света фонаря, где-то в глубине большого сарая. Ответа не последовало. Вместо него, через некоторое время появился старик в засаленной одежде и дырявой шляпе, вытирающий свои перемазанные в навозе руки длинным фартуком. Лицо старика имело то независимое выражение, которое присутствует на физиономиях людей знающих себе цену. Во рту его дымилась трубка, а глаза, глядящие во все стороны и внутрь себя одновременно, были безмятежны, как у младенца. Старый Макало подошёл к воротам и увидел за ними молодого сеньора одетого в чёрный бархатный камзол с серебряным шитьём и белоснежными кружевами и изящную модную шляпу с лебяжьим пухом вокруг тульи. На поясе сеньора висел рыцарский кинжал из тех, что давно вышли из употребления, но это старика ничуть не заинтересовало. В шаге позади сеньора стоял чернокожий слуга одетый в белый бурнус и тюрбан того же цвета. В руках у этого невольника было опахало, которое он держал над своим господином, защищая его от солнца.
— Могу ли я быть чем-нибудь полезным вашей милости? — Спросил старик, снимая шляпу.
— Можешь, почтенный. — Ответил юноша таким глубоким и тяжёлым басом, что полу прикрытые глаза старика на миг сделались круглыми. — Но прежде всего мне хотелось бы удостовериться, тебя ли называют мусорщиком Макало?
— Ни в коем случае, благородный сеньор! Никакой я не мусорщик, и прошу вас не применять ко мне этого низкого звания!
— А кто же ты? Я просил позвать мусорщика по имени Макало к которому у меня есть пара вопросов!
— Если будет угодно вашей милости, я не мусорщик, я гавночист Макало, и состою в этой должности при нашем цирке уже добрых тридцать с лишним лет!
— Извини добрый… уборщик! — Попытался улыбнуться молодой сеньор, но старик тут же перебил его:
— Нет, мой господин, я не уборщик. Уборщиком здесь работает придурок Антонио, тот ещё фрукт, доложу я вам! Такого дурака свет не видывал, но своё дело он знает, как я знаю своё! А моё дело — выгребать гавно из загонов для быков, поэтому я гавночист и не собираюсь называться по другому.
— Ну, хорошо, хорошо! — Со смехом продолжил юноша. — Пусть будет так, как тебе удобней называть свою профессию, уважаемый Макало! Но у меня к тебе дело не связанное с твоим трудом в этом цирке…
— Я думаю, благородному сеньору угодно услышать от меня историю про ведьму? Так я её рассказывал уже много раз и простому народу и господам, которые никогда не жалели для бедного Макало кружки дешёвого вина и мелкой монеты.
— Именно так! А ещё мне хотелось бы, чтобы эта история была рассказана в каком-нибудь более уютном месте, чем эти ворота. Знаешь ли ты где-нибудь поблизости приличный трактир или кабачок?
— Конечно, мой сеньор! — Глаза старика сразу стали хитрыми, а лицо подобрело и теперь казалось вдвое умнее, чем в начале разговора. — Тут рядом, в двух шагах имеется питейная лавка жида Перейры. Вино там вполне сносное, а ещё там чисто, только вот публика врядли понравится вашей милости.
— Ничего, мы пойдём туда не ради публики. Веди, старик!
Но прежде, чем они успели отойти от ворот, сзади послышался противный голос всё того же управляющего:
— Эй, Макало! — Крикнул он голосом срывающимся на визг. — Куда это ты собрался? А работа?
Но прежде чем старик успел ответить, молодой сеньор перемигнулся со своим слугой и чернокожий гигант подошёл к надсмотрщику, совершенно нависнув над ним. Они коротко, вполголоса переговорили о чём-то, после чего чернокожий сунул краснорожему, что-то в руку и присоединился к своему господину. Широкая образина управляющего осветилась радостью, когда он взглянул в свою ладонь, но это выражение тут же сменилось злой и мстительной гримасой при взгляде вслед удаляющейся троицы.
— Так что, этаво, вот, ваша милость! — Заговорил старый Макало после того, как сделал пребольшой глоток из объёмистой кружки. — Делаю я эта значит своё обычное дело, то есть собираю бычачий навоз и старую подстилку, только на компост пригодную, а тут и выходит ко мне эта самая ведьма, страшная-престрашная!
— Что, прямо такая страшная? — Спросил молодой сеньор с некоторой обидой и одновременно, подавив смешок. — Совсем уродина была, что ли?
— Ну не то, чтобы совсем уж уродина, я даже сказал бы наоборот, девушка очень даже симпатичная, хотя одета не по нашему и говорит, как-то странно. Но только меня жуть до костей пробрала, когда эта дива вышла оттуда, откуда не только молодой девушке, а никому появиться нельзя было, ведь там, где помещался тот здоровый бык, к которому господин Фигейрос никого не пускал, никого не было и быть не могло, ведь я сам только что там всё, как мог вычистил!
— А что это за господин Фигейрос?
— О, это величайший тореро из всех, что бывали на моей памяти в нашем цирке! Он заколол здесь не меньше дюжины быков и все здоровенные такие, один больше другого! А этого быка он отдельно держал, вроде как на потом оставил или для особого случая готовил, но только поговаривают у нас, что дон Фигейрос вовсе не хотел этого быка выставлять, что он с ним даже разговаривал и что этот бык не такой, как все быки, а какой-то особенный. Ну, не знаю, я со своим длинноухим тоже иногда разговариваю, только он мне не разу ещё не ответил, а особенный тот бык был или не особенный, мне дело нет, потому что гавно из под него было самое обыкновенное…
— А сам дон Фигейрос, он кто?
— А хто ж его знает? Пришёл, вроде как, из самого Мадрида, али еще, откуда, хто как говорит, только ни хто точно не помнит, откуда он пришёл и когда. Да вот, перед самым появлением ведьмы, исчез куда-то наш дон Фигейрос вместе со своим быком, как сквозь землю провалился! И не предупредил никого. Ни хто даже не видел, как он с быком из цирка вышел, и через какие ворота ушёл из города. Его уж и с ног сбились искать, и не знают, что подумать, даже Святому Инквизитору доложили, а всё без толку. А тут ещё эта краля заявляется из пустого бычатника и говорит, подать, дескать, мне сюда дона Фигейроса, как я есть его сеструха! А какая она может быть ему сеструха, когда сам дон Фигейрос рассказывал, что он круглый сирота и нет у него, горемычного ни одной родной души на всём белом свете? А она, знай себе, заливает, что у неё с доном Фигейросом мамки разные, а папка один, а у самой огонёк в руке горит волшебный, маленький такой! А, как увидела, что я на тот огонёк смотрю, так сразу этот огонёк в карман спрятала! Ну, я, не будь дурак, сразу за вилы, а ведьма тут и шасть под потолок, что твоя летучая мышь! Поболталась там немного и — фьють в окно, только штаны да сапоги мелькнули! И то, правду сказать, что она за девица, раз носит штаны и сапоги, как какой-нибудь кабальеро?