Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

— Вот так завсегда, —- усмехнулся Гаврилыч, взгля­нув на Артема. — Шпрыц вставят, а потом, Вася, давай делай... В мой рост делать-то? Али как в прошлом го­ду, опять кумача на обратную сторону не хватит?

— И кумач и белила у нас в достатке, — сказал Нос­ков. — Не сомневайся, и на звезду хватит, и на лозун­ги... — он посмотрел на Артема. — Это уж, Иваныч, по твоей части... Мыльников вчера звонил: очень остался до­вольный твоей работой. Постарайся уж и для своего по­селка. Хорошо бы транспарант вывесить на улице промеж двух столбов. Лозунги я подобрал из призывов. Вместе поглядим.

— Я тут по совместительству и редактор стенгазе­ты... — начал было Юра.

— Ты погоди, — оборвал председатель. — Сейчас главное — наглядная агитация, а вот после праздников и засядете за стенгазету. Хорошо бы всех наших пьяниц расчехвостить так, чтобы перья от них полетели!

— Не слишком ли много у меня нагрузок, Кирилл Евграфович? — спросил Артем.

— По-моему, это хорошо, когда ты людям нужен. Вот какая ситуация, Артем Иваныч, получается: мало в по­селке культурных людей. Учителя, так они с ребятиш­ками воюют; начальник почты, два-три пенсионера, — в общем, всех можно по пальцам пересчитать... Вот ты приехал, и потянулись люди к тебе... Всем ты нужен, каждый поговорить хочет. Еще бы, настоящий живой художник! Так что, Артем Иваныч, вникни в нашу нужду и не устраняйся... Кстати, зайди в лес­ничество, там тебе квитанция выписана на дрова. У нас ведь парового отопления нет, а печку-то зимой топить надо.

— Ну и дипломат вы, Кирилл Евграфович!

— Такая уж должность у меня... — хитро прищурив­шись, притворно вздохнул Носков.

— Когда за оформле­ние-то примешься? Завтра?

2

Гаврилыч и Артем до вечера обшили мастерскую до­сками. Сосновый запах витал в пустой комнате, на полу стружки и обрезки досок. Заходящее солнце ударило в широкое окно, и доски красновато засветились.

Плотник сложил инструмент в сумку, повесил на гвоздь. Лицо у него было расстроенное. Пока работал, и десяти слов не обронил, все мысли были заняты только что происшедшей переменой в своей собственной жизни.

— Дожил, тунеядцем обозвали... — проворчал он. — И слово какое-то нехорошее. Будто и не матерное, а плю­нуть хочется.

— Слово не из приятных, — согласился Артем. — Впрочем, ты не расстраивайся, Василий Гаврилыч, к тебе это не относится... Всю жизнь ты трудился, а тунеядцы боятся любой работы, как черт ладана.

— Ты мне отвали нынче побольше, Иваныч, — попро­сил плотник. — Чего-то тут щемит... — он постучал се­бя по тощей груди.

— Этот номер больше не пройдет, — твердо заявил Артем. — С сегодняшнего дня я тебе буду выплачивать деньги два раза в месяц, как на производстве... А эта бутылочная свистопляска, признаться, изрядно надоела мне.

— И ты туда же, Иваныч? — ахнул Гаврилыч. — Так все у нас расчудесно было заведено, и на тебе! Это тебя Евграфыч сбил с панталыку?

— Дожидаясь тебя из вытрезвителя, пришел я к этой благой мысли, если тебе интересно, — сказал Артем.

Поняв, что Артем не шутит, Гаврилыч еще больше по­мрачнел. Долго молчал, переводя взгляд с Артема на сум­ку, висящую на гвозде. И вид у него был такой несчаст­ный, что Артем заколебался, подумав: не слишком ли жестоко поступает?..

— Это что же, две недели у меня не будет и капли во рту? — спросил Гаврилыч.

— Для тебя же лучше.

— Не подходит мне такая перспектива, — сказал плот­ник. — Да простит меня покойный Андрей Иваныч, что нарушаю его наказ, а работать больше не буду. Такое мое последнее слово!

Гаврилыч снял сумку с гвоздя, громко топоча по ле­стнице, спустился вниз, свистнул Эда и целеустремленно зашагал к калитке. Эд укоризненно посмотрел на Артема: дескать, зачем ты расстроил моего любимого хозяина? — и, опустив короткий хвост, пошел следом. Однако от ка­литки вернулся, взял в зубы большую, дочиста обглодан­ную кость и степенно удалился.

Артем ожидал, что плотник остановится у забора — так уже не раз бывало — и начнет долгие переговоры, но Гаврилыч даже не оглянулся.

Когда полчаса спустя звякнула щеколда, Артем обра­довался, решив, что плотник вернулся. Но это был Женя. В чистой рубахе, выглаженных штанах и с большим

аль­бомом, подаренным Артемом. Паренек еще издали улы­бался.

— Я ваш урок выполнил, дядя Артем! — заявил он, усаживаясь рядом на крыльце. — Поглядите-ка!

Вот уже несколько недель Артем всерьез занимается с Женей. И, признаться, это доставляет ему удовольствие. Мальчишка по-настоящему талантлив, на лету схватывает все, что ни скажи, и к занятиям относится очень ответ­ственно. Трудно пока определить, что у него лучше полу­чается: пейзаж, портреты или животные. Артему все нра­вится. У этого мальчишки свой неповторимый почерк. Просто удивительно: не имея никакого представления о школе, правилах живописи, он сумел интуитивно раз­вить в себе хороший вкус. Конечно, Женя интересовался живописью и в библиотеке перелистал десятки книг с классическими и современными иллюстрациями, мог на­звать многих великих художников.

Мальчишка как-то сразу проникся доверием к своему учителю. Выполнял все его задания. И вот сейчас, рас­крыв альбом, Артем уж в который раз с удовлетворением отметил, что все сделано как надо. Рисунок изящен и вы­разителен.

— Ну что ж, друг мой, — тоном учителя сказал Ар­тем. — Задание можно считать выполненным, хотя ты и допустил ряд неточностей...

Женя с вниманием, достойным прилежного ученика, выслушал все замечания, а потом, перевернув несколько чистых листков, показал еще рисунок.

— Скучно рисовать одни ноги и руки, — сказал он. — К вашим ногам и рукам я приделал туловище и голову... Похоже?

Артем рассмеялся: на рисунке был изображен он. Но как? Тщательно выписанные руки и ноги и резкими сме­лыми штрихами выполнено все остальное.

— Тебе, наверное, скучно заниматься со мной? — спро­сил он.

Женя вскинул на него голубые глаза, опушенные бе­лыми ресницами, и сказал:

— Заниматься всегда, скучно, но ведь надо? А рисо­вать я могу с утра до ночи, и мне никогда не бывает скучно.

— Я напишу в Ленинград, чтобы прислали учебники и книги по искусству живописи.

— Я их должен все прочитать?

— Тебе еще очень много нужно узнать. Считай, чта пока все это цветочки... А теперь пойдем в мастерскую.

— Опять скамейку рисовать? — насупился Женя. — Я лучше кошку или Эда. По памяти.

— Дойдет и до них очередь.

— Ну, чего скамейку рисовать? Она же мертвая... — А ты сделай ее живой.

И, заметив, как мальчишка встрепенулся, а в глазах его засветились два голубых огонька, прибавил: