Три весны
Шрифт:
Выглядел он браво, как и положено бывалому бойцу. С завидной лихостью сидела у него на затылке поношенная шапка-маломерка, а перехваченная широким командирским ремнем гимнастерка была выутюжена, и подол ее щегольски собран сзади гармошкой.
Когда подошли к будочке, у которой прохаживался разомлевший от жары часовой, сержант Шашкин пересчитал новобранцев, и колонна через узкие ворота втянулась в довольно просторный двор, сплошь застроенный низкими, словно вжатыми в землю, деревянными казармами. У одной из них Шашкин приказал строю разойтись. Пока он куда-то ходил, ребята приводили себя в порядок. Хлопали пропыленную одежду, мылись у арыка, а кое-кто уже, развязав сидора — мешки с харчем, — обедали.
Алеша и Илья отошли подальше от толпы и расположились в тени старого мелколистного карагача. Усталые, потные, они были рады отдыху. Илья сразу же снял с себя тяжелые сапоги, прислонился головой к дереву.
— Кажется, добрались, — сказал он. — Какое у нас сегодня?
— Девятнадцатое.
— Уже и апрель на исходе. Как думаешь, к празднику обмундируют?
— Все может быть, — медленно, будто выдавливая из себя каждое слово, проговорил Алеша. — Только Шашкин сказал, что это не училище, а школа.
— Какая разница!
— Может, и нет никакой. Но, по-моему, школа в армии вроде курсов. Из нее выходят младшие командиры.
— А зачем здесь Шашкин? Ведь он уже сержант.
Алеша процарапал языком по вязким и соленым от пота губам:
— Не знаю. Может, кого и переучивать будут. Авиацию укрепляют. Самолетов-то тысячи понастроили.
— Конечно, мы теперь самая могучая страна, — сказал Илья.
После некоторого молчания, когда казалось, что он уже спит, Илья принялся насвистывать мотив «Трех танкистов». Он был явно доволен жизнью и больше не вспоминал о Владе.
Они еще долго говорили о чем придется — о погоде, о пыльных ташкентских улицах, о сержанте Шашкине, боевом, в общем-то, неплохом малом, с которым надо быть как-то поближе. И ни словом не обмолвились о школе и друзьях, как будто за эти двое, удивительно необычных суток стали намного взрослее и теперь стеснялись своего глупого и ничем не примечательного детства.
По-летнему теплый день вскоре совсем разморил их. Глаза слипались, придавленные тяжестью век. И Алеша уже устраивался вздремнуть, когда к ним подошли и присели рядом на корточки два парня в майках-безрукавках. Один из них — коренастый, с ежиком пепельных волос на голове — сорвал стебелек сухой травы, размял его пальцами на потной ладони и понюхал:
— Мята. Вишь, сколько ее тут… Вы недавно приехали?
— Да, — ответил Алеша.
— И пожрать у вас есть? Тут, понимаешь, пшенный суп да каша. Да еще компот. И все.
Илья молча развязал рюкзак и дал парням по пирожку с картошкой.
Они тут же кинули пирожки в рот, прохрустели поджаренной корочкой и, как по команде, облизнулись.
— А еще? — спросил другой. — Чего это ты дал нам? Только раздразнил. Мне их с полсотни надо на один зуб.
— Давно здесь?
— Да уже две недели. А вы у кого? У Шашкина?
— Он нас встречал. Наверное, у него, — ответил Алеша.
— Тигра он лютая. Перед командиром вьется, как змей, выслуживается, из кожи лезет, чтобы угодить. А вы знаете, что такое сачок?
— Ну как же, — сказал Илья.
— А все-таки? — коренастый хитро сощурил глаза.
— Сачок и сачок.
Парни в майках снисходительно заулыбались. Они считали себя уже посвященными во все тонкости армейской жизни и относились к новичкам с оттенком превосходства.
— Да не совсем так. Сачок — это современный авиационный человек особой конструкции. В сокращенном виде.
Вскоре Илью и Алешу устроили на ночлег, но в разные казармы. Они решили поменяться местами с ребятами, и мена продолжалась до самого вечера. А назавтра, чуть свет, новобранцев подняли мыть полы в карантине и приводить в порядок захламленный двор.
Алеша и Илья сами вызвались подносить воду. Они отправились к водоразборной колонке с большим деревянным ушатом, который вручил им Шашкин. Идти было далеко, а посудина оказалась тяжелой.
Они наполнили ушат до самых краев водой и осторожно, чтобы не расплескать, понесли к казарме. Но, пройдя всего несколько метров, остановились.
— Тяжело. Руку режет, — сказал Илья, критически разглядывая заалевшую ладонь.
И снова понесли. А когда остановились во второй раз, взяли да и выплеснули часть воды на землю. И увидели Шашкина, стоявшего у входа в казарму с пожилым капитаном в летной форме. Они оба — Шашкин и капитан — осуждающе смотрели в сторону Алеши и Ильи. И вот Шашкин что-то сказал капитану, сделал рукой под козырек и подозвал Алешу.
— Зачем вылил?
— А ты попробуй унести полный! Попробуй-ка ушат, какой он есть.
— Придуриваешься? А ну марш по воду, и чтобы как положено! Кругом! — скомандовал Шашкин, еле сдерживая бушевавшую в нем ярость.
Алеша пристально посмотрел в колючие, неопределенного цвета глаза сержанта и не спеша пошел прочь, к воротам. Чего хочет Шашкин? Он хочет, чтобы дрожали перед ним. Но ведь Шашкин несправедлив: ушат и в самом деле тяжел. Не надрываться же.
— Кругом! — снова послышалась отрывистая команда сержанта.
Алеша остановился, взглянул на стоявшего у ушата Илью и, стиснув зубы, направился к нему. Но тут же услышал пронзительный сержантский голос:
— Кругом! Я научу, как вести себя в присутствии командира. Ты у меня будешь шелковым! Ты у меня!..
И Шашкин в запальчивости рванулся к Алеше, чтобы устроить еще больший разнос. Но сержанта спокойно остановил пожилой капитан:
— Может, и в самом деле тяжело.
— Да придуриваются они, товарищ капитан.
«Правду сказали ребята о Шашкине. У этого не очень засачкуешь», — подумал Алеша.
— Несите что есть, — сказал капитан.
Завтракали и обедали призывники уже в столовой, куда их водили строем. Столовая была во дворе летной школы. И призывники видели, как маршировали на плацу курсанты с голубыми петлицами — будущие штурманы-бомбисты. Они шли словно на параде — четко, в ногу, — и лихо, с присвистом пели. Конечно, это была не пестрая команда сержанта Шашкина.