Три войны
Шрифт:
Вагон дернулся и плавно пошел по рельсам. Пленные стояли, поддерживая друг друга.
– Теперича я тебе с обмотками не смогу помочь, – виновато сказал Василий.– Ты видишь сколько народу натолкали, не пошевелиться.
– А я уже тута согрелся, навоз он теплый.
– В этом вагоне и скотины, наверное, сроду столько не возили, сколько людей сейчас везут, вновь стал возмущался унтер-офицер.
– А для них мы кто? – Севшим голосом прохрипел худой высокий солдат с бледным лицом. – И есть скотина.
Жара от скопившихся людей стояла нестерпимая. Василию казалось, что поезд идет очень
Вдруг народ загалдел. Василий очнулся, тряхнул головой пытаясь сбросить дремоту.
– Что стряслось? – хриплым голосом спросил он.
– Кто-то в беспамятство упал – слабым голосом проговорил Иван. И спустив штаны стал мочиться на пол, виновато глядя на Василия. Навоз от теплой мочи разжижился, и смрад от него стал еще сильнее.
– Братцы до ветру хочется, аж сил нет. – Взмолился невысокий, с впалыми щеками солдат. – Что делать братцы.
– А фуражку зачем тебе батюшка царь выдал? – Ухмыльнулся унтер-офицер. – Вот в нее и давай.
– Чё-то я не пойму, откуда из тебя лезет, ведь два дня не жравши, – возмутился Иван.
Едкий запах человеческого нутра расползался по вагону. Все молчали, понимая, что завтра они сами могут оказаться в таком положении.
– Братцы всё! – с облегчением выдохнул солдат. – Выкиньте фуражку в окошко.
Ночью жара спала, стало прохладнее, ноги затекали от неподвижности и становились ватными. Через несколько часов вагон затрясся и остановился. Открылись двери, пленным приказали выходить на построение. Три человека не выдержали нечеловеческих условий и остались лежать на полу в навозе.
Лагерь военнопленных разместился в больших бараках, опутанных колючей проволокой. Зеленой травы на территории не было, а только черная, вытоптанная обувками пленных земля.
Холодное и вонючее утро в бараке. Василий с трудом поднял с нар голову. Полчища вшей покрыли все тело, ползали по щекам и лбу. Пока обитатели барака спали, он снял нательную рубаху, тряхнул ее и на пол полетели гнусные твари. Снял гимнастерку, вывернул на изнанку рубаху, вычистил все швы и рукава, снял кальсоны и повторил все сначала. Уже одеваясь, услышал зычный звон молотка о рельсу. Это подъем. Зашумел, заволновался десятками охрипших голосов барак, пленные вышли на построение.
Не успели похлебать баланды, как зарычали конвоиры:
– Лос,лос, шнель, шнель, – беря на изготовку винтовки.
Партиями по тридцать человек уводили пленных на песчаный карьер. К карьеру подходили рельсы, на которых стояли открытые платформы. В них тачками возили песок, доверху нагружая платформы. Вечером паровоз увозил
После работы, возле кухни выстраивалась очередь за получением хлеба, к этому времени готова была баланда. Повар быстро нырял черпаком в котел и выливал содержимое в подставленные котелки. У первых одна вода, но и это хорошо, ибо у последних либо густо, либо пусто. Коли промедлишь в очереди, то и не хватит баланды, с пустым брюхом спать будешь. Вот и торопится Василий в очереди, дабы похлебать хот какой-то теплой жижи, заедая черствым хлебом. Да и силы на завтрашний день накопить надо, тачки возить, не языком болтать. Никогда еще в жизни не доводилось ему есть такую баланду. Дома собаке бы даже не налил такого, а тут самому приходится хлебать, да еще и в очереди стоять.
Душно в бараке. Тяжело дышат спертым воздухом пленные, глотки пересохли от нехватки воды. Вдруг заболел Иван, началась дизентерия. Он совсем ослаб, перестал есть хлеб и баланду. У него уже накопилось несколько паек черствого хлеба, аккуратно сложенные под бушлатом, служившим подушкой.
Василий обеспокоенно спросил земляка:
– Брюхо болит?
На него смотрели серые бессмысленные не моргающие глаза, рот полуоткрыт, белые губы растрескались до крови. Конопушки на его худом и бледном лице стали более выразительными.
– Не чую ничего, – прошептал Иван, скребя ногтями, ежик рыжих волос. – Тошно мне и кусок в глотку не лезет.
– Надо хоть червячка заморить, а то сдохнешь! – стал убеждать его Василий. – Ведь завтра с утра батрачить надо идти.
Он сунул руку под бушлат, достал кусок хлеба, стряхнул пальцами вшей, подул на него ртом, с шумом выгоняя из себя воздух, протянул Ивану. Весь оставшийся вечер он тщательно следил, чтобы земляк пережевывал ссохшийся хлеб.
Работали пленные двенадцать часов в сутки, без перерыва на отдых. За каждый отработанный день им платили символическое жалование по 20 копеек.
Усталый и обессиленный Иван, выронил на землю лопату и с трудом опустился на камень.
Тут же к нему подошел конвоир и с силой ударил палкой по спине. Иван застонал, но не смог подняться. Тогда конвоир ударил его еще несколько раз. Бросив палку, снял со спины винтовку и передернул затвор. Видевший это Василий, подбежал к Ивану и схватив его за гимнастерку, поднял с камня и делая примирительные знаки рукой конвоиру, поднял с земли лопату и повел пленного ближе к платформе.
– Эть, еще немного и отмучился бы грешный, – приводил его в чувство Василий.
– Васька…– нараспев протянул Иван. – Фатит, я больше не выдюжу.
– Не базлай окаянный, хочешь сдохнуть тут в немчуре?
– А я уже и сдохнуть согласный, – не сопротивлялся Иван, еле шевеля языком.
– А давно ли гуторил, что ты Эрзянин, так чего ж раскис, нюни распустил, воюй за свою жизнь.
Иван тяжело вздохнул, поднял глаза и посмотрел в лицо Василию. Он хотел что-то ответить, но молча потянул на себя черенок лопаты и пошел копать песок.
Несмотря на то, что на фронтах шли затяжные бои, почтовое сообщение работало бесперебойно с той и другой стороны. Василий с Иваном написали письма домой, из которых родные узнали об их нелегкой судьбе. Вскоре обрадовались ответным письмам.