Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
Розмич по привычке обвёл толпу взглядом и тут же отвернулся — в первом ряду стоял Жедан и как ни в чём не бывало улыбался происходящему.
«Нет, — мысленно рассудил алодьский дружинник. — Этому купцу с совестью договариваться не приходится. У него её попросту нет».
Едва успел подумать, как невесть откуда появилась Затея. Девушка бросилась прямиком к Розмичу, вцепилась в ногу. В синих глазах застыло отчаянье.
Дружинник не знал, как быть, что делать, что говорить. Он даже лошадь остановить не догадался. Просто смотрел на семенящую рядом девицу и глазам не верил.
На шее купеческой племянницы, поверх одёжек и бус, блестел и переливался начищенный медный крест.
«Опять христьянкой стала? — удивился Розмич. — И когда успела?! А как же обещание, данное Жеданом? Зарекался, свинтус, бороться с чужеземной заразой, а сам… родной племяннице позволил».
Впрочем, ничего удивительного. Цена Жеданова слова уже ясна. Тот, кто способен предать людей, с которыми делил хлеб, и любые клятвы предаст, не стесняясь.
— Розмич! — наконец заговорила девица. — Розмич!
Воин отвернулся, не в силах смотреть. Предательство Затеи ранило больней всего, но любовь никуда не делась. Пока.
Может быть, время залечит нанесённую рану и от неуместного чувства избавит. Сейчас же душа дружинника переворачивалась и истекала кровью. Страсть эта, что ни говори, штука злая — и козу полюбишь. Такая любовь хуже иного яда.
— Розмич! — вновь позвала Затея.
Меченый горько усмехнулся, понимая, что даже если она прямо сейчас, при всех, признается в своей лжи, он не простит. И жить с ней не сможет, как бы ни любил.
Но Затея сказала совсем другое:
— Розмич! Я прощаю тебя!
Ловчан, ехавший рядом, выпучил глаза. Сам Розмич захлебнулся вздохом, а его кобыла споткнулась.
— Я прощаю тебе всё зло, что ты причинил! — продолжала Затея. — Ибо Господь милостив! Господь велит прощать врагов своих, ибо в прощении истинная сила! Я прощаю тебя, Розмич, слышишь? — её голосок сорвался на крик, привлёк внимание горожан и нескольких дружинников.
— Уйди, — процедил Розмич.
— Я прощаю тебя! — крикнула Затея. — И Господь прощает! Господь велел прощать!
Розмич всё-таки повернулся к настырной синеглазке. Вовремя — девица пихнула в его сапог кусочек бледной кожи. Воин обозлился, потянулся, чтобы вытащить неожиданный «подарок», но Затея мёртвой хваткой вцепилась в руку. По щекам покатились чистые, прозрачные слёзы.
— Я прощаю тебя, Розмич, воин Алоди. И зла боле не держу! — прошептала она. — И ты прости меня. Во имя Господа!
Меченый застыл в седле. Ошарашенный и почему-то испуганный. Показалось — пропустил нечто очень-очень важное. А Затея отпустила руку и остановилась.
Ултен осенил девушку крестным знамением, начал бормотать молитву, слов которой ни одному словену не понять.
Отряд удалялся, а синеглазая Затея всё стояла посреди дороги, даже не пыталась вытирать горькие слёзы. И точно знала — вместе с Розмичем из её жизни уходит счастье. Нет его больше и уже не будет. Никогда.
Всё кончено!
Четырнадцать лет в слезах и беспрерывных молитвах, четырнадцать лет жгучей боли, расколовшей душу на тысячи крошечных черепков. Надежды стёрты в пыль. Любовь… а была ли она? Нет, нет и нет. Любви не было! Только мечты — бесплотные, несбыточные. Но злая Славия отняла даже их. Ничего не оставила. Пусто.
«Господи, мой боже! Почему так больно?! — беззвучно вопрошала Риона, прижимая руки к груди. — Господи, Всевышний! Почему ты не спас, не помог, не вразумил? Почему молчал, когда просила ответить? Почему молчишь и теперь?
Великий… Вседержитель! Господи, он убьёт меня! В нём не осталось ни капли добра! Он зарежет, как безмолвную овцу, а его златовласая жена будет топтать моё тело и смеяться! Велит скормить моё мясо рабам, а кости отдаст псам! Почему так случилось, Господи?
Я была верна Тебе! Все эти годы! Четырнадцать неимоверно долгих лет жила добровольной затворницей, чтобы не видеть бесовских плясок, не слышать бесовских речей. Я молилась Тебе, Господи, когда мой муж справлял дикие обряды, резал пленных на алтарях своих богов!
Я могла выйти к людям, принять их веру и стать настоящей королевой, но я осталась верна Тебе! Муж презирает меня за эту верность, слышишь?! Все эти годы он унижал, топтал, поносил грязными словами… лишь за то, что не принимаю его лживых богов… Господи, чем же я заслужила такие испытания?
Гордыня? Да, я была горда. Но я — дочь короля, а не безмолвная пастушка!
Алчность? Можно ли назвать алчной ту, коей самим Богом велено носить золото и шелка? Я жена короля-варвара!
Ревность? Но разве зазорно жаждать того, кто поклялся быть твоим до скончания дней? Разве зазорно плакать, зная, что в твою постель явился осквернённым? Господи, ты всемогущ и всевидящ! Ты видел бесовские оргии моего мужа, так неужели осуждаешь эту ревность? Господи!»
Риона сделала несколько шагов и, обессилев, рухнула на укрытую шкурами лавку.
Нет! Она не плакала — долгие годы, проведённые в этой забытой Богом земле, навсегда иссушили глаза. Горе не туманило разум, не дарило благословенного беспамятства — она перенесла слишком много, перешагнула черту, за которой не найти забытья. Когда будут резать на куски, ум всё равно останется ясным.
— Мама?
Удивлённый голосок дочери вывел из оцепенения не хуже звонкой пощёчины.
Риона протянула руки, заключила в объятьях кинувшуюся к ней девчушку.