Тризна по князю Рюрику. Кровь за кровь! (сборник)
Шрифт:
Лошади тоже не жаловались — хоть летние денёчки и отступали под напором осенин, трава оставалась зелёной, сочной. Да и зерном лошадок подкармливали не скупясь. Князь распорядился отдельно.
На привалах для алодьских дружинников наступало время безделья, а вот белозёрцам ничегонеделанье только снилось. Пока одни готовили костры и ужин, другим приходилось сходиться в шутейных поединках. Князь Полат самолично гонял воинов, распугивая зычным голосом не только зверьё, даже лешаков и нечисть.
Розмич пристально следил и за самими поединками, и за князем — что-то было не так, а что — непонятно.
Бились Полатовы люди сносно, но слишком уж рьяно. Будто мечи в руки взяли не для того, чтобы воинский навык освежить, а дабы к настоящей битве приготовиться. Розмичу даже почудилось на мгновенье, не на вече князь идёт. И считаться с Олегом не словами хочет, а железом.
Но быть такого не могло. Ну совсем никак!
Олег Полату родич. Пусть не по крови, но всё-таки. Старшая Полатова сестра Олегу любимой женой приходится. И дитёнок от неё — Херрауд.
Родовые узы людей крепко связывают, до могильного камня. Сильной роднёй гордятся и хвастают, потому как такая не только в радости, но и в горести не оставит. На помощь придёт, только позови. Разногласия, если возникают, словами решать принято — неужто родня и не договорится?
А ещё все знают: дружина у мурманина Олега самая сплочённая и умелая. Выйти против неё меньшим числом только умалишённый самоубийца решится.
Так что напасть на Олега Полат никак не может.
Тем более о каком нападении можно говорить, если о приходе Полата в Новгород всем известно? Да и сам Новгород — не курятник посреди поля, а город с высокими, прочными стенами. В нём нынче и народа тьма: и Олеговы дружины, и Велмудовы, да и новгородские вояки никуда не делись.
Нет, воевать Новгород бессмысленно! А Полат совсем не дурак, понимает это получше Розмича. Что он со своей полусотнею против тысяч?
Но тогда в чём же дело?! В чём причина столь яростных учений? Показать союзникам свою удаль, прославить Белозеро в глазах ильмерцев и остальных?
Это как раз очень на истину похоже. Какой человек откажется от возможности похвалиться перед другими? Вон, даже смиренный монах Ултен и тот хвастает без умолку!
Чем дольше Розмич присматривался к Полату, тем чаще вспоминал Рюрика. Внешне Полат если и похож на отца, то только глазами. Зато повадками, умением держаться — вылитый Рюрик.
Тот же хищный оскал, если вставший против него поединщик напирает и теснит. Яростный рык, если противник сдерживает собственные удары, боясь причинить князю вред. Снисходительный кивок в ответ на предложение первым отведать походную стряпню. Высокомерный взгляд тому, кто намекнёт-де: в походе не так удобно, как в княжьих палатах — может, ещё лапника для подстилки порубить, чтобы тебе помягше было? И расчётливая, деловая строгость всем, кто вышел биться в потешных поединках.
Хороший князь, как ни посмотри. А с годами вдруг и отца превзойдёт…
Но вот ближайший соратник Полата приязни у Розмича не вызывал…
Низкорослый боярин со светлыми, почти прозрачными глазами присоединился к отряду на выезде из города. Богатством одежд он лишь чуточку уступал князю, а в высокомерии мог запросто переплюнуть воеводу Дербыша. Розмич сразу определил в боярине вепса. Сопровождавшая его полудюжина воинов тоже доверия не внушала.
— Это Арбуй [48] , дядька Сулы, — пояснил Ултен, успевший изучить княжий двор Белозера вдоль и поперёк. — Он ближе всех к князю, и… — кульдей осёкся, скорчил страшную рожу.
48
Арбуй — жрец, колдун, чародей. Заимствованное из фин. — угор. «прорицатель, предсказатель». Здесь — имя собственное. Ср. др. — русск. — «арбую, арбовати» — «справлять языческое богослужение».
— Что? — подтолкнул Розмич.
Священник придвинулся, прошептал:
— Поговаривают, колдовать умеет. И будущее предвидит.
О своём отношении к колдовству Ултен поведал ещё в прошлом походе. Но тогда рассуждал и осуждал открыто, гневно потрясал кулаками. Теперь же кульдей будто стеснялся этих суждений или боялся.
Арбуй не обращал на скотта никакого внимания. На Розмича с Ловчаном — тоже. Только однажды Розмич встретился с боярином взглядом — неприятно, будто в клейкий кисель вляпался. И как это только Полат с ним уживается?!
…К середине второй седьмицы алодьские дружинники начали прикидывать — как бы отпроситься у князя вперёд. Продолжать путь вместе с белозёрским воинством попросту тошно.
Единственный, кто не чурался Розмича с Ловчаном, был кульдей. Но ему вроде как положено, друг всё-таки и сообщник, заодно — дозор-то вместе расшвыривали! И всем троим с рук такая наглость сошла. Пока. Остальные участники похода оставались глухи и слепы. По-прежнему не стесняясь, показывали алодьским спины, одаривали презрительными взглядами и фырканьем.
— Не отпустит, — в который раз повторил Ловчан. — Ты разве не слышал? Он нас князю Олегу передать хочет, чтобы тот покарал.
— Так мы и без него Олегу сдадимся. Нам-то что?
— Ага, так Полат и поверил. Он думает, что мы лжецы и убийцы. Таких под честное слово не отпускают. Решит, будто сбежать собираемся.
— Ловчан, опомнись! Мы едем в хвосте воинства, нас никто не караулит. Кабы хотели сбежать, давно бы удрали. Без спросу и дозволения.
— Ну… — Ловчан замялся, потупил глаза. — Ну, сходи. Вдруг и впрямь отпустит. Самим добираться до Новгорода куда приятнее будет. Но кульдея не возьмём, учти! Пусть под крылом Полата едет, так безопасней.
Розмич порадовался и на первом же привале отправился к Полату.
В этот раз встали у кромки леса, на широком заливном лугу. Костры развели в считаные мгновенья, подвесили над огнём котелки, тёмная речная водица кипела неохотно. Белозёрцы насаживали на вертела подстреленных по пути тетеревов. Пузатые, разжиревшие за лето птицы уже лишились цветастых перьев. Оголённые пупырчатые тушки выглядели уродливо, но всё равно вызывали страстный блеск в очах оголодавших мужчин.
Полат созвал дружинников из числа тех, кто был не при деле. Встали попарно, изготовили к бою оружие. Особого желания на лицах не видать — как-никак целый день в седле маялись, по лесным колдобистым тропам зад изнуряли. Однако ослушаться князя — все равно что голову на плаху положить.