Тропинка к Пушкину, или Думы о русском самостоянии

Бухарин Анатолий

В конце концов при Хрущеве я загремел под фанфары. Полный аут. А страх? Страх остался. Так и продолжал. Не думая, поддерживал, не думая, голосовал. Привык. А после случая с вами уволился из школы. И знаете что? – тут он понизил голос: – В церковь стал ходить. Как говорится, страхов много, а смерть одна, и надо очистить душу перед последним рубежом… ибо человек родится на смерть, а умирает на жизнь.

– Занятно, – заметил я, – всю жизнь Бога обманывали, а перед смертью решили обмануть самого черта.

– А вы не иронизируйте, – ответил старик. Поживете с мое, поклюет вас жареный петушок, так, может, и не так еще запоете.

На всю жизнь запомнилась исповедь старого пилота. Запомнились и глаза. Да, там продолжал плескаться страх, но это был другой страх – человеческий. И, наверное, прав мудрый Кьеркегор: «Чем меньше страха, тем меньше духа». Во всяком случае, без страха не было бы трагизма жизни – этой, по словам Сократа, «болезни человека».

Конечно, отцы социалистического отечества не вдавались в столь тонкие подробности смысла бытия, а гнали волну страха за волной, обостряли животные инстинкты и в педагогике, и в науке, и в политике. Парализовать волю к сопротивлению – вот в чем заключалась их главная задача, ибо человек, преодолевающий страх, – это уже свободный человек.

Страх за каждым из нас крадется по пятам. И проявление его в человеке – еще не основание для того, чтобы презирать его. Это именно тот случай, о котором в народе говорят: «Умный не осудит, а глупый не рассудит».

Страх поднимается из темных глубин звериных инстинктов как чувство самосохранения и берет в плен в первую очередь того, кто начисто лишен мужества жить и стал рабом опасности.

Частым незваным гостем страх был и в моей судьбе. Его приводил то голод военного и послевоенного лихолетья, то зверства одичавших людей, то неотвратимость, если не рок, случившегося: смерть отца, братьев, первого ребенка, матери, жены. И всякий раз, когда я бросал на крышку гроба горсть земли, я хоронил часть себя и с ужасом думал: «Кто следующий?»

Конечно, на всякую беду страху не напасешься, и можно надежно прикрыться щитом апостольской мудрости: «В ком есть страх, в том есть и Бог». Но те же апостолы призывали «стоять в свободе». В свободе от чего? От рабства греха, ненависти, жадности и прочих мерзопакостей бездуховной стадности?

Стыдно признаться, но нельзя и утаить: и я не раз падал, поскользнувшись на «арбузной корке» то тщеславия, то конформизма. Было. Все было. Но падает не тот, кто свернул шею своей судьбе и уже не способен выпрямиться, а тот, кто снова поднимается во весь рост. Так было и со мной.

Какая сила поднимала и несла вперед, дальше?

Страсть! Это о ней замолвил слово художник тон кий и глубокий – Марсель Пруст: «Мир не есть мысль, как думают философы. Мир есть страсть. Охлаждение страсти дает обыденность».

Бог весть, чему и кому я обязан за крылья своей судьбы. Наследственности – отцу, прадедам? Русскому характеру, или ментальности, как сейчас модно выражаться? Очевидно, что и тому и другому, но в первую очередь– России.

Не могли бесследно исчезнуть русские люди, кои неизменно оставались личностями в изменяющемся мире. Я общался с ними в веках, когда жадно поглощал страницы истории, или на шумных и тихих перекрестках русских дорог. И у каждой встречи был свой индивидуальный узор и свои последствия, порой перемалывавшие и заново лепившие мою жизнь (например, Пушкин).

Конечно, страсть, как это часто случается, могла угаснуть или воплотиться в накопительстве, в коллекционировании жучков, монет или «женских ножек». Ножизнь дарила мне обстоятельства-ситуации, преумножающие, а не истребляющие страсть.

Не знаю, что случилось бы, если бы не авиация. Она показала мне мир и преобразила меня, разбудила дремавшие чувства. Тихий океан, Север, задумчивые среднерусские поля и рощи и, конечно же, синие-синие отроги Уральских гор… Свершилось чудо: выросла душа!

В разные годы разные страсти кипели в моей душе, но царицей была и остается неутоленная, неизбывная жажда познания мира, а потом – себя.

«Что же, – подумает читатель, – он с младых ногтей все познавал и познавал, а вовсе не жил?»

К счастью, нет. В отрочестве и юности и я хлебнул жизни без книжной премудрости. Не знаю, плохо это или хорошо, но так сложилась судьба. Жил «на полную катушку», не задумываясь не только о завтрашнем дне, но и о сегодняшнем вечере.

У меня было все, кроме сытого желудка и книг. Я бредил авиацией и добился своего. Дважды перед армией начинал и бросал учебу в школе рабочей молодежи. Какая там школа, если в городском саду на берегу Вятки каждый вечер рыдает танго и ты забываешь все, обнимая синеокую девчонку? Какая школа, если ты в компании настоящих охотников идешь на медведя?!

Это потом я буду после работы подрабатывать: грузить и разгружать вагоны, чтобы купить сочинения Платона или Булгакова, – а в те годы, «не замутненные» интеллектуальными порывами, я без оглядки влюблялся, писал стихи, летал в аэроклубе и мечтал быть знаменитым. Ничто не останавливало: ни жизнь впроголодь, ни безотцовщина, ни тяжелая работа. Нищий романтик. И грустно, и смешно.

Много говорят и пишут о рабах страсти. Не знаю. Я, сколько помню себя, всегда жил со страстью. Именно она уберегла от заразы властолюбия.

В шестьдесят втором году без намека на мелодраму сменил стул первого секретаря горкома комсомола на рабочее место слесаря-сборщика Воронежского авиационного завода. Надо было учиться, и не было силы, способной остановить меня. А позже менял институты, кафедры только с одной целью: продолжать изучать либерализм. Да и не либерализм я изучал, а, как заметил историк Игорь Нарский, постигал вершину российской культуры, во всяком случае, ее значительную часть.

Вообще, сколько бы я ни падал, я распрямлялся и распрямлялся, как мне кажется, только потому, что пульсировал в моем подсознании великолепный девиз старика Ницше: «Догнать в себе человека!»

Осознание задачи пришло тогда, когда начался процесс духовного само-осуществления, когда научился писать, не оглядываясь на классиков и на каноны нормативного мышления. По времени знаковое событие совпало с перестройкой и реформами. Я, как и прежде, остаюсь культурным нищим, но какое это имеет значение для человека, сбросившего гнет рабства?

Поздно? Да! Но лучше поздно, чем никогда. Впрочем, я забегаю вперед, и подробности главного факта моей биографии еще впереди.

Догнать в себе Человека!