Трудная позиция
Шрифт:
Время от времени в комнату заглядывал улыбающийся Иващенко и, дружески подмигивая, спрашивал:
— Ну як оно, хлопцы, прогревает?
— До костей и дальше, — скороговоркой отшучивались артисты. — Крыша, Олесь, мешает, а то бы в космос ушли без ракеты.
Потом в дверях появился хмурый Красиков и недовольно буркнул:
— Эй, сачки, вот вы где обосновались!
— Чего, чего? — обидчиво поднял голову сбившийся с ритма Винокуров. — Уж кто бы говорил, а ты...
Но длинный Яхонтов остановил приятеля, схватив его за руку:
— Ладно тебе, Саня. Не отвлекайся.
Винокуров устало опустился на стул и, пока Красиков маячил в дверях, не встал и не сделал ни одного движения. Красиков постоял еще немного и ушел.
— А ты знаешь, он прав, — сказал вдруг Винокуров, уставившись на приятеля. — Сачки мы и есть.
— Почему ты решил? — недоуменно спросил Яхонтов и нервно тренькнул пальцами по балалаечным струнам.
— А потому что все с бураном борются, а мы с тобой танцульками занимаемся.
— Ну и что? Не сами же. По приказанию.
— Приказание потом. А сперва сами, по собственному желанию, влипли. Но я ведь как думал с этой самодеятельностью? Ну, попляшем, почудим у себя в батарее малость. Ну, в клубе туда-сюда еще. А теперь видишь, какое выдвижение получили: в Дом офицеров! Потом еще на конкурс куда-нибудь определят, тогда и учиться некогда будет.
— Какой ты, Саня, рассудительный стал, — удивился Яхонтов и, опять тренькнув пальцами по струнам, кивнул: — Ладно, давай пляши...
— Обожди, — попросил Винокуров.
— Чего так? Умаялся, что ли?
Винокуров не ответил. Он встал, посмотрел деловито за дверь, где только что стоял Красиков, и, повернувшись к своему партнеру, сказал негромко, словно по секрету:
— Уходить собрался. Слыхал?
— Слыхал, а как же...
— Вот дурень, а? Такой праздник вчера Крупенину испаскудил. Ведь боевой орден человек получил. Да за что получил!.. За подвиг, можно сказать. А у Красикова, видишь ли, сложные размышления. Подумаешь, персона.
— А ты, Саня, зря горячишься, — со спокойной рассудительностью заметил Яхонтов. — Может, он и сам не рад такой ситуации.
— Не рад он... Зачем тогда лез в училище, — не унимался взбудораженный Винокуров. — К моему деду определить бы его на недельку, сразу бы в понятие пришел. Ты знаешь, как он провожал меня из дому, мой дед?
— С духовым, наверное, — лукаво заметил Яхонтов.
— С духовым что. Почище.
— Ну-ну, расскажи. — Яхонтов положил балалайку на стол, и выжидательно подался вперед, упершись длинными руками в колени.
Винокуров улыбнулся:
— Пришел я как-то из военкомата и говорю: «Ну, дедусь, решил в военное училище. Как считаешь, подойду?» Он смотрел, смотрел на меня, потом подозвал к березе, что стоит возле нашего дома, и приказал: «Лезь!» А та самая береза, верь не верь, как вышка телевизионная, и ни единого сучочка до самой макушки. Ну я, понятно, и так и этак деда урезониваю. На глазах ведь у всей деревни дело происходит. А он стоит на своем — и все. У него, когда он подвыпьет, всегда привычка буйная. А тут еще придумал: «Пока, — говорит, — до макушки не доберешься, никакой уверенности в твоей пригодности к военной службе у меня не будет». Смекаешь, куда хватил?
— Ну и что, полез? — загорелся любопытством Яхонтов.
— А куда же денешься? Да меня и самого азарт разобрал: неужели, думаю, я такой слабак, что и деда, не потешу напоследок? Поплевал на руки, подтянул штаны и ну — вперед. Метра четыре одолел неплохо. Тут еще кора шероховатая была, наросты разные наподобие грибов. А дальше эта березка прямо, как голая оглобля, вытянулась: я кверху стараюсь, а она меня вниз, неладная, тянет. Но я не сдаюсь, карабкаюсь. В деревне только покажи слабинку, век потом не забудут. Долго я тогда мучился.
— Ну и забрался?
— Забрался. И все бы ничего, только при обратном рейсе у меня от штанов все пуговицы отлетели. Тут как раз соседская девушка Тоня на крыльцо вышла, аплодисменты в мою честь посылает. Ну и дед, конечно, обнимать, меня бросился. А я, вспомнить тошно, обеими руками за штаны — и в дом скорее.
— Удержал все-таки?
— Штаны-то? Еле-еле. Не хватало еще мне голым задом сверкнуть при Тоне.
Яхонтов, откинувшись на спинку стула, расхохотался.
Распахнулась дверь, и в комнату вошел лейтенант Беленький.
— Ну что, артисты? Репетируем или так — создаем, видимость?
— Перерыв у нас, товарищ лейтенант, — объяснил Яхонтов.
— Устали, значит?
— Да есть малость.
— А вы бы на турничке поразмялись или на брусьях. — Беленький внимательно оглядел и маленького Винокурова и длинного Яхонтова. — Я-то вот успел уже, позанимался. И видите: никакой усталости после чистки снега.
— Вы настоящий спортсмен, товарищ лейтенант, — сказал Винокуров. — У вас все прямо как по заказу получается. И на лыжах в прошлый выходной вы класс продемонстрировали, самое лучшее время показали. Талант, наверно.
— Побольше настойчивости, вот и весь талант, Винокуров.
— Да нет, товарищ лейтенант. Упорство упорством, а Поддубный у нас был один. Говорят, до семидесяти лет с ковра не сходил. Правда?
— Ну, то богатырь. То единственный в своем роде.
Появился Крупенин, спросил курсантов:
— Вы к выступлению готовы, товарищи?
— Да так, — неопределенно ответил Яхонтов. — Готовились, конечно.
— Где там готовились, — вмешался Беленький, — сказочками забавлялись. Я же слышал.
У Винокурова заблестели глаза от досады.
— Разрешите объяснить, товарищ старший лейтенант? — обратился он к Крупенину.
— Ладно, ладно. — Крупенин понимающе кивнул. — Идите готовьтесь. Надо, ребята, не подкачать.
Перед тем как снова начать репетицию, Винокуров сказал Крупенину с обидой:
— Нехорошо получается, товарищ старший лейтенант, с этим концертом. Все работают на холоде, а мы, как сачки, в казарме отсиживаемся.
— Что вы говорите, Винокуров? — рассердился Крупенин. — И слово-то какое подобрали — «сачки». Да ведь пляска ваша — гвоздевой номер концерта. И этим дорожить надо. Эх, Винокуров, Винокуров...