Трудная позиция
Шрифт:
Тон у командира дивизиона был такой решительный, что Крупенину ничего не оставалось, лак ответить:
— Хорошо, до вечера представлю.
И. сейчас, не отводя глаз от марширующего в строю Красикова, Крупенин мучительно думал, как же написать, чтобы вышло убедительно и серьезно. Но в том-то и дело, что в поведении самого Красикова почти все выходило несерьезно, по-детски. Как-то два дня назад он сам подошел к Крупенину и сказал вполне рассудительно: «Написал я Саввушкину. Интересно, что ответит. Осознал, наверное, не иначе». А вечером того же дня вдруг заявил: «Не верю я Саввушкину, товарищ старший лейтенант. Ерунду он пишет. И зря с ним связался, не нужно было».
Под каблуками курсантов снег на плацу звонко поскрипывал. Лейтенанту Беленькому скрип этот, по всей вероятности, нравился. Тонкий, верткий, туго перехваченный новыми ремнями, он, казалось, выполнял свои командирские обязанности играючи: с каким-то искренним удовольствием чеканил шаги и в такт им подавал команды без единой запинки. По-мальчишески бравый, задиристый, он как бы говорил Крупенину: «Ну что, здорово? А вы как думали, товарищ старший лейтенант!»
Крупенин любил Беленького за старание в службе, за исполнительность и особенно за страсть к спорту. Но порой привычка Беленького всюду подчеркивать свою спортивную выправку, похваляться ею без всякой необходимости раздражала.
Первое время Крупенин относился к этому снисходительно: ну что возьмешь с паренька, который лишь два года назад окончил училище и был сразу оставлен здесь на командирской должности. Конечно, желание показать себя хоть в чем-то и тем самым подтвердить, что проявленное к нему доверие не случайно, было вполне естественным. Но потом поведение Беленького стало озадачивать Крупенина.
— Остановите взвод! — приказал Крупенин.
Взвод остановился. Две шеренги курсантов мгновенно повернулись налево и замерли в ожидании.
— Что же получается, товарищи! — громко и придирчиво спросил Крупенин. — Одни выполняют команды энергично, с душой, другие... тоже выполняют, но как-то принужденно. Нет у вас единого настроения, порыва нет. А без этого и строй не строй. Понимаете?
— А вы не сомневайтесь, товарищ старший лейтенант, подтянемся, — послышалось из рядов.
— Буде гарно, товарищ старший лейтенант. Як бы тильки пояса на штанцах не лопнули от натуги.
Прошуршал смех.
— Винокуров, Иващенко! — грозно прикрикнул Беленький. — Не забывайтесь! Ясно?
— Ясно, товарищ лейтенант.
Крупенин приказал продолжать занятия.
Снова — крутой поворот шеренг, лихой взмах рук, и взвод, как спаянный, ударил каблуками по хрусткому снежному плацу. «Поговорил, называется, воспитал», — с горечью подумал Крупенин. Теперь он досадовал не столько на Беленького и Красикова, сколько на самого себя, на свою неудачу и на то, что строевые занятия подходили к концу, не дав желаемых результатов.
— Разрешите песню, товарищ старший лейтенант? — не останавливая взвода, попросил вдруг Беленький.
— Давайте, — охотно разрешил Крупенин и опять загорелся надеждой: может, хоть песня человека прогреет. Не деревянный же он, в конце концов.
Беленький подал команду запевать. Курсанты как будто ждали этого момента, подхватили бойко, даже с присвистом:
Мальчишки-непоседы, Вчера со школьной парты, Сегодня мы в шинелях, Военные курсанты. И пусть мы, салажата, В строю пока неловки. Научат командиры Нас воинской сноровке...Курсанты пели с удовольствием. И только Красиков в отличие от других шагал с плотно сжатыми губами.
Окончательно расстроенный Крупенин с досадой подумал: «Ну и дьявол с тобой, молчи! Только жаль все же, что так получается. А я ведь надеялся». Он посмотрел на часы и, тяжело вздохнув, медленно пошел к казарме. Он знал, что рапорт сегодня написать опять не сможет, что снова будет разговор об этом с Вашенцевым. А тут еще сомнение возникло, что, может, вообще не стоило ему соглашаться на курсантскую батарею, а лучше было попроситься куда-нибудь в ракетную часть, в такую же, например, как на Севере. И не было бы, наверное, теперь такой мороки.
На полпути между плацем и казармой Крупенина словно кто-то схватил за руку и мгновенно повернул лицом к плацу. Запел вдруг Красиков. Комбат сразу уловил этот отменный, с высоким взлетом голос, которому не было равных ни в батарее, ни во всем дивизионе. Уловил и застыл на месте, прислушиваясь. Но песня, как назло, оборвалась. Вместо нее со стороны плаца доносились только громкие отрывочные команды. «Ну ничего, — подумал Крупенин, — все-таки запел человек. Значит, есть у него характер, есть».
Придя после занятий в канцелярию, Крупенин быстро сбросил с себя шинель, потер озябшие руки и, усевшись за стол, начал писать. За какие-нибудь двадцать-тридцать минут он изложил почти все, что думал о Красикове. Но закончить рапорта все-таки не успел: помешал внезапно выросший в дверях полковник Осадчий.
— Я к вам, Борис Афанасьевич.
Крупенин встал и, выходя из-за стола, прикрыл рапорт лежавшей рядом газетой.
— Ну, как в новом году? — протягивая руку, подмигнул полковник. И тут же строго спросил: — А где же ваш орден? Почему нет ни ордена, ни колодочки?
Не ожидавший такого вопроса, Крупенин смутился и стал объяснять, что орден его прикреплен к мундиру, а колодку с лентой он приобрести еще не успел.
— Вот молодежь, — возмущенно покачал головой полковник, — «приобрести не успел», «прикреплен к мундиру»... Ложная скромность, что ли? А мы, знаете, свои первые награды в сорок втором под волжской Бекетовкой на шинелях носили. Прямо вот здесь, возле борта. И в бой так ходили. Не верите?
— Почему же, верю, — сказал Крупенин и чуть было не признался, что и он бы сейчас носил свой орден с радостью, да нет ее, радости-то: хлещут и хлещут батарею одни неурядицы. Но промолчал. Зачем, в самом деле, откровенничать, да тем более с человеком, который для него, можно сказать, еще полная загадка.