Трудовые будни барышни-попаданки
Шрифт:
— Эмма Марковна, — сказал исправник, когда мы вернулись в гостиную, — распорядитесь стол очистить, чтобы нам поговорить без отвлечений.
Уже скоро на столе не было кофейника, сахарницы, варенья, пряников, пастилы. Оттого гостиная стала похожа на официальный кабинет. Правда, самовар и блюдо с пирогами слегка разбивали эту официальность, но оно и к лучшему.
— Вот и славно, — сказал гость, грузно опускаясь на стул и проигнорировав кресло по соседству. — А расскажите-ка мне все. Про самое детское детство не надо, от института и дальше.
Тон был такой уверенный, что любые
Исправник кивал, поддакивал. Что-то отмечал карандашом в тетради, а иногда, как мне казалось, читал, сверяя услышанное с прежней записью.
Когда я замолчала, Михаил Федорович еще раз кивнул. И сказал:
— Знаете, Эмма Марковна, в англицких судах, когда показания даются, свидетель или обвиняемый произносит: клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Так вот, Эмма Марковна, вы мне только правду говорили. Но не всю. А теперь извольте всю правду-с сказать.
Глава 32
Я поморщилась. Побарабанила пальцами по столу. Здесь и сейчас я пусть бедная, но дворянка. И хотя никто не мешает вдовам и прочим мелкопоместным пресмыкаться перед каждым чиновником, у кого в руках сию минуту хоть маленькая, да властишка, мне это глубоко противно.
В конце концов, я ничего плохого и противозаконного не сделала. А прежние знакомства Эммочки… Она показала себя легкомысленной. Но уже вдовой. И тоже никого не убивала, не подставляла, не мучила. Кроме себя самой. И кстати, мужу не изменяла. Ни живому, ни покойному.
Можно и пресмыкаться. А можно и по-другому. Признать право чиновного гостя задавать вопросы и напомнить о своих правах. Для начала, о правах хозяйки. Может, и этого будет достаточно.
— Вот что, Михаил Федорович, — сказала я с улыбкой, — я ведь правильно понимаю, что у нас просто беседа, без протокола?
Может, стоило добавить: «Без записи, скрепленной подписью»? Вдруг провинциальная полиция начала XIX века слово «протокол» не знает? Но Михаил Федорович ответил без всякого удивления:
— Да, мы просто беседуем, пока без протокола.
И слово «пока» почти не акцентировал. А я продолжила:
— И вы у меня в гостях. И настало время пообедать. Давайте-ка откушаем, а там уж вы услышите от меня всю правду.
— Да, можно и так, — кивнул чиновный гость. — За обед — благодарствую-с.
— Тогда пройдемте в столовую, — улыбнулась я.
Русская печь — идеальная замена микроволновки, поэтому минут через пять обед был на столе. Порося пожарить не успели, но этого и не требовалось. Мне показалось, что Михаил Федорович относится настороженно к своему весу и старается его не увеличить. Рюмочку выпил, но только одну, а от второй отказался столь вежливо и решительно, что я больше не предлагала. Зато когда пили чай, кусок пирога с капустой и грибами подложила.
Некстати вспомнилось, что настоящая китайская заварка, привезенная из столицы, у меня кончается, без гостей мы давно копорским перебиваемся. Иван-чаем, проще говоря. Но для посторонних принято выставлять на стол лучшее, да еще делать вид, вот, мол, мы каждый день так роскошествуем. Кстати, чего так экономить? Надо, когда пошлю очередного гонца в уезд, пару фунтов чаю прикупить.
— Вот что. Неприятная это тема, и не хотела я ее обсуждать, ну да деваться некуда…
— Маменька!
Это Лушка недоглядела. До истории с висельником Лизонька обедала со мной, и Степка тоже. На ворчание Павловны я не обращала внимания. Когда в усадьбу зачастили полицейские гости, дети стали обедать в детской. А сегодня сбежали посмотреть, что за дяденьки у нас появились.
Сначала в столовую вкатился обруч — новая игрушка. За ним втопала Лизонька. Поглядела на меня, потом на незнакомого дядю. Сперва нахмурилась. Потом улыбнулась и вдруг кинулась к нему с возгласом:
— Папенька!
Потом вошел Степка и подхватил обруч. Потом влетела Лушка, но хватать Степку не имело смысла, так как он стоял и просто глазел по сторонам. А хватать Лизоньку — тем более, она сидела у гостя на коленях.
В чем же дело? Я слышала от Лушки, что когда свекровь приходила к детской колыбели, то рассказывала про папеньку-офицера, в мундире. Я думала, что дети в таком возрасте ничего не понимают… ошиблась. Что-то у ребенка отложилось в сознании. И когда он увидел такого гостя…
Между тем Михаил Федорович уже качал малую на коленях. Напевал что-то странное, но при этом очень знакомое:
Скок лошадка,
Стук-стук дрожки.
В лес поедем к бабке Мирл
По кривой дорожке.
Лизонька засмеялась, гость улыбнулся. Поэтому ужас на лице Лушки растворился, а Павловна, примчавшаяся в столовую, обошлась малой порцией оханья.
Потом Лизоньку все же сняли с мужских колен. А я думала про песенку, вспоминала следующие куплеты. И пыталась понять, из чьей же памяти я ее извлекаю.
— Славная дочурка у вас, — сказал Михаил Федорович, отставляя чашку и вытирая губы салфеткой. — Так на чем же мы остановились?
Увы. Придется продолжать.
— Этот господин, что оказался повешен на моей березе, мне знаком. Чиновник из Санкт-Петербурга. Я обращалась к нему, чтобы выхлопотать пенсию как вдова капитана гвардии. Не скрою, покойный ухаживал за мной, чем скандализировал мою репутацию. Я была вынуждена покинуть столицу и вернуться в родовое имение. Это все.
Вот не знаю, почему мне было так неприятно это рассказывать. Уж не из опасений, что меня обвинят в убийстве, точно. Это было бы совсем глупо, а дураком следователь… то есть капитан-исправник, не выглядел. Может, он слишком напоминал мне мужа? Вот ничего общего, ни во внешности, ни в манерах. Разве что дотошность, но для следователя это профессиональная необходимость.
К тому же Мишенька бы меня узнал. Мне так кажется. Или как-то еще себя выдал. А этот, увы, плоть от плоти дитя сего века.
И все равно «скандализированная репутация» Эммочки у меня прямо поперек горла встала, пока я о ней рассказывала.
— Вот как. — Михаил Федорович не выглядел ни удивленным, ни возмущенным. — Но хорошо, что сами рассказали, сударыня. Ибо скандал этот и до наших глухих мест добрался. Возможно, вместе с господином Анатолием Бородкиным, ехавшим сюда, как я понял, по вашу душу.