Труды по россиеведению. Выпуск 4
Шрифт:
Если бы Москва попыталась силой воспрепятствовать обретению свободы народами СССР, масштаб катастрофы был бы совершенно иным. Первые грозовые раскаты в Вильнюсе, Риге, Тбилиси, Фергане, Душанбе, Баку в 1989–1991 гг. неминуемо вылились бы в ураган сокрушительной силы, губительный для России и, вероятно, для остального мира – ведь в тот момент в республиках имелись многие тысячи единиц ядерного оружия. Но даже если, не учитывая ядерный фактор, спроецировать на масштаб СССР число жертв в югославских войнах, мы получим ужасающую картину: минимум 3–4 млн. убитых и десятки миллионов беженцев, не говоря уже о разрушении материальных ценностей.
Скорее всего, так и случилось бы, если бы путч августа 1991 г. удался. Добавим к этому последствия массовых репрессий внутри страны,
Крах советской системы произошел, к счастью, без массовых побоищ, революции и гражданской войны. Но одновременно предопределил длительное и противоречивое формирование нового общества и государства. В известном смысле идеологическое противоборство времен холодной войны переместилось внутрь России. Пролегает оно не по партийным линиям, не между праволиберальными реформаторами и левыми консерваторами. Схизма гораздо глубже и уходит истоками в два столетия российской истории, хотя 70 лет большевистского владычества, казалось бы, навсегда «закатали» этот раскол «в асфальт» катком репрессий и удушающего идеологического единодушия.
Одна принципиальная позиция в этой борьбе постулирует принадлежность России, при всей специфике ее исторического пути, к европейской цивилизации и культуре, что расценивается как непреходящая ценность. Для выхода из порочной спирали угнетения и хаоса России необходимо усвоить главную европейскую идею: отношение к государству не как к святыне, а как к более или менее работоспособной организации чиновников и выборных лиц, нанятых на службу обществу и каждому гражданину. Это диктует приоритетное внимание к внутреннему развитию страны, к демократизации политической системы, гарантиям неприкосновенности материальной и интеллектуальной частной собственности. Этим же определяется стратегическая ориентация на углубление многопланового сотрудничества прежде всего с передовыми демократическими странами мира: Евросоюзом, США, Японией, что не только не исключает, но предполагает укрепление отношений с постсоветскими соседями России, развитие взаимовыгодных связей с Китаем, Индией и другими неевропейскими странами (кстати, Запад развивает такие отношения с Востоком гораздо лучше Российской Федерации).
Принципиально иной подход основан на предпосылке имманентного отторжения Россией европейских ценностей. Он апеллирует к философии фетишизации государства и его всевластия, предполагает максимальный государственный контроль над экономикой и политической жизнью, первоочередную роль силовых ведомств (и поддержание постоянного ощущения угрозы безопасности). Здесь главная гарантия державного процветания – мудрый («истинно национальный») лидер, не дающий воровать чиновникам и заставляющий их радеть о благе народа. В основе такого подхода – представление о непреодолимых идеологических и геополитических противоречиях России и Запада. Единственную возможность сохранения российской цивилизационной идентичности его сторонники видят в противостоянии США и их союзникам, изоляции народа от западного влияния (глобализации).
Но если отслоить вековую шелуху любомудрия адептов «особого пути» («особистов»), окажется, что все сводится к тому, чтобы народ по-прежнему оставался дешевой рабочей силой и «пушечным мясом», обеспечивая правящей элите богатство и реализацию экспансионистских амбиций.
1990-е годы были периодом острой борьбы этих двух подходов за выбор модели дальнейшего развития России, а не просто противоборством реформаторов с противниками рыночной экономики (или, по иной версии, разграблением народного богатства «наймитами Запада» при противодействии «истинных патриотов»), как это обычно полагают. Тот кардинально важный для судеб России период был необычайно противоречив, и хотя о нем написаны библиотеки статей и книг, объективная оценка, видимо, будет дана не скоро.
Поэтому ограничимся замечаниями самого общего порядка. Если реформаторы, пришедшие к власти вместе с Ельциным в 1991–1992 гг., действительно желали построить в России эффективную рыночную экономику и политическую демократию (а некоторые из них, видимо, искренне к этому стремились), то они допустили как минимум три фундаментальные ошибки, которые впоследствии дорого обошлись стране.
Первая ошибка: реформаторы решили создать рыночную экономику как можно быстрее и любой ценой, надеясь, что на этом экономическом базисе все как-то само собой образуется и в экономике, и в политике. Отсюда «шоковая терапия» и «обвальная приватизация» (разовый отпуск цен, ваучерная приватизация, залоговые аукционы и пр.), которые привели к стремительному обнищанию большинства населения, вызвали взрыв общественного возмущения реформами и принесли оглушительную победу на выборах в Думу в 1993 г. (кстати, самых честных в современной истории страны) коммунистам и националистам.
Конечно, тезис о «разграблении народного достояния» – это обычное большевистское лукавство. При советской власти народу ничего не принадлежало, кроме жалких крох личной собственности, а всеми ресурсами и активами де-факто коллективно владела коммунистическая партийно-хозяйственная номенклатура в центре и на местах. В результате приватизации 1990-х годов эта коллективная собственность трансформировалась в индивидуальную и групповую собственность представителей третьего и четвертого эшелонов советской номенклатуры, выходцев из силовых ведомств, промышленного и сельского директорских корпусов, ловких молодых неоразночинцев (не обремененных профессиональными достижениями и обязательствами) и откровенно криминальных авторитетов. Это предопределило крайне неэффективный характер новой частной собственности; перекос экономики в сторону быстро окупающихся сырьевых отраслей, торговли, сервиса и спекулятивного банковского бизнеса; распродажу передовых технологических активов и разрушение интеллектуальных и трудовых коллективов.
Не менее важно, что новый российский капитализм оказался изначально изуродован родимыми пятнами разбойной приватизации и схемами обхода сумбурной налоговой системы 90-х годов. Это впоследствии сделало его абсолютно уязвимым для уголовного преследования и зависимым от государства, когда последнее оправилось от неразберихи и рьяно вторглось в бизнес через коррупционные каналы. В этом, кстати, сущностное отличие российского капитализма от его европейского (и американского) предшественника. Тот капитализм хотя зачастую и создавался «баронами-разбойниками», но формировался за счет не расхищения государственных активов, а возникновения новых производств, торговли, распродажи феодальной собственности и развала старой системы социально-экономических отношений. На этой базе в течение нескольких столетий сложились новая правовая система и государственно-политическая надстройка.
Вторая ошибка реформаторов 1990-х годов заключалась в том, что, сделав в начале десятилетия огромный шаг вперед в создании демократического государства, плюрализма и всех гражданских свобод, они подстраховались и заложили в Конституцию 1993 г. и государственно-правовую систему мощный авторитарный механизм. Институт президентства поставили над системой разделения властей, процедуру импичмента превратили в профанацию, запутали отношения законодательной и исполнительной властей и способ формирования кабинета министров, лишили законодательную власть контрольных функций, вывели органы выборов и судебную систему из-под контроля парламентов и пр.
Таким образом, реформаторы, среди которых преобладали экономисты, а не историки, философы или политологи, совершили классическую, но фатальную ошибку: сформировали государственную систему под конкретных людей (под Бориса Ельцина и себя самих) и под конъюнктурные задачи проведения любой ценой своей экономической реформы. Они не приняли во внимание те очевидные обстоятельства, что человек слаб, и характер личности может деградировать, особенно под влиянием огромной власти и богатства; одних людей на государственных постах сменят другие, которые используют служебные полномочия в иных политических целях.