Труды по россиеведению. Выпуск 4
Шрифт:
После трагедии 11 сентября 2001 г. на волне настроений солидарности с Америкой российский руководитель максимально прозрачно высказался о стремлении России серьезно обсудить вопрос о возможности и формах присоединения к НАТО. Говоря об отношении Москвы ко второй фазе расширения альянса, он подчеркнул: «Конечно, мы пересмотрели бы нашу позицию в отношении процесса такого расширения, если бы мы были вовлечены в такой процесс» (20). В ответ не последовало никакой реакции кроме стандартной отговорки высоких чиновников НАТО о том, что союз никого не приглашает, надо подавать заявку на членство и становиться в очередь. Неудивительно, что в конце концов Москва оставила надежды на быстрый и поступательный процесс интеграции с Западом на основе равноправия, взаимной выгоды
Последней каплей, переполнившей чашу, явилось активное вмешательство Запада в 2004–2006 гг. в «цветные» революции в Грузии и на Украине для поддержки наиболее антироссийских политиков (это дало повод подозревать, что та же «схема» повторится в Киргизии). Было публично заявлено о намерении ускоренного вовлечения Украины и Грузии в НАТО. США объявили о плане строительства объектов американской стратегической ПРО в Польше и Чехии – вопреки духу Совместной декларации США–РФ 2002 г. о совместном создании такой системы.
Речь Путина в Мюнхене в 2007 г. стала сигналом Западу о том, что Россия больше не намерена играть по старым правилам и напрашиваться на более продвинутое сотрудничество, если он не проявляет к этому искренней заинтересованности. Однако потребовался вооруженный конфликт в Грузии в августе 2008 г., чтобы на Западе поняли, что Россия намерена всерьез противодействовать втягиванию в НАТО Грузии и Украины и готова подтвердить свои слова силой оружия.
Реакция США и Запада по понятным причинам была предсказуемо острой. Отношения с Россией оказались на грани военного противостояния и небывалой со времен холодной войны политической напряженности. Отклонение от привычной для 1990-х годов парадигмы зависимого и подчиненного положения Москвы воспринималось за рубежом как аномалия, как проявление Россией традиционной враждебности к Западу и его ценностям, как рецидив империализма и мышления в духе холодной войны.
Между тем для роста напряженности существовали вполне объективные и обычные для международных отношений причины, понятные исследователям реальной политики. За первое десятилетие изменилось соотношение сил между Россией и Западом. По сравнению с 1990-ми годами Россия обрела устойчивый экономический рост (правда, в основном за счет взлета цен на нефть) и относительную социально-политическую стабильность. Москва консолидировала власть в стране, получила крупные свободные капиталы для внутренних и внешних инвестиций, расплатилась с огромным государственным внешним долгом, резко (вчетверо за 2001–2008 гг.) увеличила финансирование национальной обороны, подавила массовое вооруженное сопротивление на Северном Кавказе.
Одновременно относительно ослабли международные позиции США, Евросоюза, Японии – как из-за провалов во внешней политике администрации Д. Буша (особенно в Ираке и Афганистане), так и по причине мирового кризиса, спровоцированного безответственной финансово-экономической политикой американского правительства. Заявка на смену парадигмы сложившихся отношений неизбежно порождает противоречия – как между людьми, так и между государствами. Похожие конфликты возникали между США и СССР в конце 1950-х и начале 1960-х годов, между Советским Союзом и Китаем в конце 1960-х годов, между США и Западной Европой в 1970-е годы (конечно, в менее острой форме, присущей демократическим странам).
Этим объясняются повышенная дипломатическая активность Москвы на всех континентах, нежелание слепо идти в фарватере США в разрешении региональных кризисов (Косово, Палестина, Иран, КНДР), завязывание связей со странами, бросающими политический вызов американскому доминированию. Ведьма энергично Россия работала в независимых от США, НАТО и ЕС межгосударственных объединениях – ОДКБ, ЕврАзЭс, ШОС. Все это резко контрастировало с политикой 1990-х годов.
Помимо соперничества в мировой торговле оружием Россия более не стеснялась открыто противодействовать США в отдельных военно-технических сферах (системы преодоления ПРО). Москва начала соревноваться
Нельзя не признать, что более самостоятельная и активная линия России была объективно обоснована и вполне оправданна. Вопрос был в том, чтобы сохранить чувство меры, не поддаться неоимперским амбициям, избежать сверхвовлеченности в мировые дела и втягивания в беспочвенную и непосильную конфронтацию с США и их союзниками в Европе и Азии.
Наверное, президент Путин хотел не просто иметь хорошие отношения с Западом, но и говорить с ним на равных. Будучи истинным патриотом своего родного города и гордясь всем, что с ним связано, Путин, видимо, осознанно (а может быть, подсознательно) следовал модели отношений, которую воплотил в жизнь Петр I и его преемницы, Елизавета I и Екатерина II. В XVIII в. после почти 500-летней изоляции Россия ворвалась в европейские политические комбинации и войны, заставив уважать себя как великую державу Европы (что, однако, не равнозначно статусу европейской державы), стала для одних желанным союзником, а для других достойным противником.
Проблема, однако, была в том, что за минувшие 300 лет (и более всего – за последние несколько десятилетий) Европа фундаментально изменилась – не только в экономическом и международно-политическом отношениях, но еще больше благодаря наднациональному продвижению демократии, прав человека, гуманитарных ценностей. Возможно, в силу своей профессиональной подготовки, знакомства с весьма специфическими представителями Запада (из циничного и жестокого мира разведок и спецслужб) Путин недооценил глубину перемен. При этом в принципе относился к Европе с уважением и симпатией, считал европейский путь развития самым привлекательным для России, о чем не раз официально заявлял на различных форумах.
Однако для равноправных отношений с Европой (а не с отдельными политическими лидерами) недостаточно было изменить ельцинский стиль общения с западными руководителями, сделать несколько шагов по либерализации экономики, поддерживать внушительный ядерный потенциал, первенствовать по экспорту углеводородного сырья и заложить ряд престижных мегапроектов в духе Петра I (Сочи, Владивосток, скоростные поезда в Петербург и пр.). Намного важнее было запустить высокотехнологичную инновационную экономику, справиться с всеобъемлющей коррупцией, реально продвинуться в развитии демократии и защите прав человека, решительно поднять за счет беспрецедентных нефтяных доходов (подчас достигавших 1 млрд. долл. в день!) уровень жизни народа в провинции, дорожную и коммунальную инфраструктуру, качество здравоохранения, образования, науки и культуры. Безусловно, на такие мероприятия потребовалось бы немало времени, но уже сама нацеленность на решение этих вопросов, несомненно, вызвала бы огромное уважение, широкую симпатию и поддержку среди зарубежных политических и общественных кругов.
Понимал ли это Путин? И если да – знал ли, как этого добиться, не отказываясь от управляемой демократии и исполнительской вертикали?
Важно, что именно этого хотела передовая, образованная часть российского общества и именно в таких категориях она трактовала национальное могущество и престиж. За десятилетие стабильности и роста благосостояния в России сложился новый средний класс. Удовлетворив первоначальные материальные нужды, он стал все более активно выступать против того, что мешало прогрессу (и его собственному, и страны): засилья бесконтрольной бюрократии, всеобщей коррупции, произвола и криминализации силовых ведомств, манипулирования выборами всех уровней, зависимости законодательной и судебной властей от чиновников, повсеместного пренебрежения правами и достоинством граждан. Именно эти цели, осознанно или нет, ставил передовой класс в политическую повестку. Он не хотел снова тратить ресурсы на военно-политические вылазки и конфликты с демократическими странами мира.