Турбо Райдер
Шрифт:
Он быстро прошёл через опустевший посёлок, всё так же, как и днём ранее, оглядывая дома. Заходить ни в один просто не хотелось, несмотря на то, что двери почти всех из них были открыты настежь. Не страх. Не опасение. Само собой почему-то казалось, что никого нет и опасности быть не может, но всё равно, что-то мешало зайти внутрь. Поэтому человек шёл мимо.
Он дошёл до магазина и придирчиво осмотрел его снаружи. Казалось, что не изменилось ничего, но запах... всё тот же. Гниющая земля. Должен ли так пахнуть магазин? Человек не понимал ничего в происходящем, но точно осознавал, что там,
Щёлкнула зажигалка.
– А. Это ты.
– сказала продавщица, стоящая за прилавком. Синий фартук с белой оторочкой, ещё советский. Продавщица, раньше очень пухлая и краснощёкая, блестящая, казалось, от довольства, сейчас выглядела серо, как всё вокруг, - Еды хочешь?
– Да. Мы же раньше были на "вы".
– ответил человек
– Нет-нет. Ты. И ты мне давай тоже.
– Хорошо, значит на "ты".
– Еды нет.
Продавщица обвела рукой прилавок и полки. Всё товары лежали на своих местах, но были негодные. Консервы - вскрытые, хлеб - вымазанный калом и испорченный, мясо и колбасы щедро натёртые всё тем же калом и серой землёй. Еда сама по себе выглядела старой и испорченной. Апофеозом всего выглядело ведро с землей, стоявшее с покупательской стороны прилавка.
Только сейчас, привыкнув к свету зажигалки и приглядевшись, человек увидел, что руки продавщицы грязны от земли, кала и прочего чего-то, что не различить. И на фартуке те же самые следы. А ещё кровь, много крови.
– Еды нет. У тебя есть земля снаружи - её и ешь. Я всё поняла ещё вчера, тоже начала есть землю и поняла.
Говорила она монотонно, но с затаённой страстью, огонёк зажигалки подрагивал в её руке. Человек молчал. Продавщица продолжала. Она поднесла зажигалку поближе к лицу, осветив выпученные глаза и грязные спутанные сосульки крашеных в красный цвет волос.
– Я хотела уйти со всеми, которые шли. Но как можно оставить вам всё это?
– она обвела рукой магазин, - Вы не должны этим пользоваться!
Тон её голоса повысился.
– Вы не должны! Это всё для тех, кто останется тут навсегда, а остальные должны есть землю и уйти, уйти! В городе... они не хотят... а здесь не город!
– Сама почему не уходишь?
Человек отступил назад, к выходу. Продавщица двинулась туда же, грузно и неуклюже, почти карикатурно, топая ногами.
– А как? Это... моё место... у него есть душа. Ты веришь в то, что у предметов есть душа?
– Мой отец говорит, что у его машины есть душа. Я не знаю. Я её боюсь.
– О.
– она скривила губы и рассудительно кивнула, продолжая двигаться к выходу, - Да. Я его понимаю...
– человек машинально отметил: она не удивлена тому, что его отец жив, - этот магазин я купила и обустроила сама. Никто мне не помогал. Я не могу отсюда уйти.
– Потому что ты мертва?
– человеку стало интересно
– Потому что я не хочу! Как можно уйти, когда есть душа, которая тебя любит? Которой ты не безразличен! Это предательство!
– Я никогда в тебе раньше такого не замечал. Вот она, какая ты была, оказывается.
–
Выйдя из-за прилавка, она наклонилась и подхватила многокилограммовое ведро одной рукой, как пушинку. Человек увидел, что палец, которым продавщица держит рычажок зажигалки, уже покраснел от нагревшегося кремниевого колёсика.
– Я чувствую в тебе. Чувствую в тебе.
– продолжала она, речь её стала невнятна, почти горячечна, - В тебе этого быть не должно, ни в ком. Поэтому... иди сюда. Ешь землю. Это ведро. Ты должен.
Она и дальше что-то говорила, что человек воспринимал уже не как речь, а музыкой и ритмами. Тяга к серой гнилой земле, бывшая в нём, стала сильной и всеобъемлющей, похожей на сексуальное желание подростка, но совсем иначе, идущее не от половых органов, идущее от головы, от желудка, от желания уйти. Человек почувствовал, что во всём происходящем есть что-то правильное, что-то то-как-оно-должно-бытьное, поэтому он стоял на месте. Завороженный. Продавщица шла к нему, держа близко-близко к лицу зажигалку, смотря серыми блестящими глазами, покачивая на вытянутой руке тяжёлое ведро.
– Я-тебе-несу-его, я-тебе-несу-его, а-ты-неси-его-не-хочешь-его, а-ты-си-хочешь-его, а-хочешь-ег-си го-шьего-пси-штыми-ты, спо-шта-псилы-ми, -спо-шта-псилы-м-, -кса-кса-кса-кса-кса...
Она подошла почти вплотную.
– По-це-лу...
Кремниевое колёсико нагрелось красным-красно.
Зажигалка, зажатая продавщицей, с тихим треском лопнула.
Рука её объялась синим пламенем на один миг, может дольше - на секунду, полыхнула, и пламя исчезло.
От человека отхлынуло. Горячая волна, от ног до головы и назад, пронеслась по его телу. Он отпрыгнул назад, к двери, рванул её на себя, и выскочил наружу, под бледное небо и блёклый солнечный свет. Продавщица тоже рванулась и прижала дверь красной от ожога кистью с красным большим пальцем, из которого торчало кремниевое колёсико, не давая ей закрыться.
– Вернись! Я прошу, вернись! Ты же понимаешь!
Человек действительно понимал.
– Нет. Я не хочу.
– Это не то желание! Это не то желание!
– Я понимаю. Но я не хочу!
Продавщица села на грязный пол и заплакала, всё так же держа дверь одной рукой, а второй вытирая слёзы.
– Но ведь... я хотела... как лучше...
Человеку стало жалко её. Она поняла, что ему стало её жаль, и встала.
– Мне это не нужно!
В свете лучей, освещающих её, становилось видно, что синий фартук не просто покрыт кровью - пятна крови большие и чёрные, засохшие. Продавщица заплакала ещё сильнее.
– Я сделала всё, что нужно было! Я сделала еду не годной! Я испортила хлеб, я испортила воду, я испортила всё-всё-всё!
Она задрала фартук, грубо рванув его вверх. Под фартуком был старый халат, разрезанный ножом или ножницами, чем-то острым. Халат, пропитанный кровью насквозь, разрезанный, не скрывал дыру в животе, в которую был немного виден большой, размером с пятилитровую пластмассовую бутыль, желудок. Тоже разрезанный, сухой, с высохшей слизью, вымазанный чем-то ещё.
– Я съела и сделала не годным то, что нельзя было испортить просто так! Ты уходишь?! Ну почему же ты уходишь?!