Турмс бессмертный
Шрифт:
После того как мы попрощались с Криниппом, пожелали ему многих лет жизни и поблагодарили за гостеприимство, настал черед принести жертву финикийским домашним богам Танаквиль. Во время церемонии жертвоприношения Дориэй внезапно разразился смехом:
— Интересно было бы посмотреть на выражение лица Криниппа, когда он узнает, что мы высадились в Эриксе и идем на Сегесту. Ему придется объясняться с финикийским Советом гораздо дольше, чем он думает.
Дионисий усердно закивал, поддакивая Дориэю:
— Ты прав, и мне тоже хочется смеяться. Выйдя в море, мы ляжем на такой курс, который обманет карфагенские корабли.
Дориэй был настолько же влюблен в себя, насколько
— На море командуешь ты… А знаешь, я даже рад, что карфагеняне нас раскусили. Иначе в минуту отчаяния ты мог бы передумать и поплыть в Мессалию. Теперь же тебе ничего не остается, как развязать войну в Эриксе, потому что карфагеняне, если ты попадешь им в руки, тотчас сдерут с тебя кожу.
Дионисий улыбнулся и ответил:
— Ты изрек золотые слова, о истинный потомок Геракла!
Дориэй понял его буквально и горделиво приосанился, но я подозревал, что Дионисий имел в виду следующее: наделив Геракла силой и мужеством, боги обделили его разумом.
Времени у нас оставалось в обрез, и Дионисий попросил меня проверить по описи, не присвоил ли Кринипп добычи больше, чем ему полагалось. Дориэй заявил, что не собирается никуда вламываться и никого убивать не станет, так как это ниже его достоинства. Остаток ночи он хотел провести со своей супругой Танаквиль, чтобы попрощаться с ней и обговорить те пароли и знаки, которые должны были указать сыновьям Танаквиль в Сегесте и сиканам в лесах, что время восстания пришло. Он охотно согласился проследить за тем, чтобы Арсиноя и ее пожитки вовремя попали на корабль, но я не мог полностью положиться на него и попросил Микона, чтобы тот приглядывал за Дориэем, а также позаботился о кошке, которая должна была отплыть вместе с нами.
Все прошло без сучка и задоринки — как мы и предполагали. Стража в доме Криниппа не оказала никакого сопротивления и сложила оружие по первому же требованию. Люди Дионисия связали стражникам руки и от души их избили, чтобы никто не заподозрил сговора. Аккуратный Кринипп оставил на видном месте ключ, дабы нам не пришлось выламывать огромный замок из красивых дверей, ведущих в сокровищницу. Наконец мы добрались до наших богатств, и моряки, шатаясь под их тяжестью, вынесли сокровища через городские ворота на берег под улюлюканье ночной стражи. Довольно много крупных и неудобных предметов Дионисий собственноручно разбросал по полу — это были прощальные дары для Криниппа и его семьи. Но сделал он это скрепя сердце, только ради того, чтобы не нарушать данное тирану слово. Меня тоже охватил праведный гнев, когда я увидел, сколько драгоценных вещей даром достанется алчному Криниппу.
Дионисий, однако, попросил меня успокоиться и растолковал, что грабить всегда гораздо легче, чем сбывать обагренную кровью добычу за разумную цену. Наши потери, сказал он были им предусмотрены еще в ту минуту, когда сокровища оказались в подвалах Криниппа.
Моряки, хотя их было немало, трудились не покладая рук. Они перетаскивали на корабли жертвенное мясо с алтаря Посейдона и, по-моему, последний раз вершили в городе правосудие: из некоторых домов раздавались крики и стоны. Но Дионисий делал вид, что ничего не слышит, и, озабоченно хмурясь, следил за тем, как грузятся на борт оливковое масло и горох. Он махнул рукой даже на то, что многие притащили на корабли меха с вином. Когда же женщины запричитали слишком уж громко, Дионисий ограничился следующим замечанием:
— Они оплакивают своих мужей, которые уходят в море. Плач и стенания — естественное поведение женщин, и мы не можем велеть
Ему, так же как и мне, было грустно расставаться с Гимерой, где мы пережили столько радостных минут!
Мы покидали город последними. Убедившись, что Дориэй, Арсиноя и Микон уже на корабле, Дионисий Дал знак своим людям, которые быстро расправились с городской стражей, недоброжелательно наблюдавшей со стен за нашим отплытием. Как мы и условились с Криниппом, моряки обильно полили землю кровью, причем проделали они это весьма усердно, желая, наверное, хоть как-то заглушить боль разлуки с женами и городом. На память о Гимере они с большим трудом сняли каменного петуха с городских ворот и доставили его на один из кораблей.
Весенняя ночь полнилась всевозможными звуками; волны с шумом бились о прибрежные камни. Поднимаясь на новый корабль нашего военачальника, мы промочили ноги. Темень стояла такая, что люди едва различали силуэты друг друга. Почувствовав под ногами качающуюся палубу, Дионисий раздул ноздри, пытаясь определить направление ветра, посмотрел на север, на запад и сказал:
— Турмс, повелитель ветров, сделай так, чтобы подул легкий бриз, а иначе твоя белая кожа, словно одежда, упадет к твоим ногам.
Наверное, он просто пошутил, так как команды ставить мачты не последовало. Он только распорядился подготовить корабль к отплытию и выставить наружу весла. Оба пятидесятивесельных судна уже отчалили от берега и скрылись в темноте: до нас доносились лишь негромкие равномерные удары в гонг, которые задавали гребцам темп. Но вот Дионисий негромко сказал что-то нашим гребцам и рулевому. Три ряда весел с шумом врезались в воду, и из-под палубы тут же раздались крики и вопли: непривыкшие к новому кораблю люди успели уже покалечить себе пальцы. Медленно и с опаской отходили мы от берега.
Если бы не легкий ветерок, мы наверняка сели бы на мель, однако все обошлось, и вскоре гребцы приноровились к веслам и друг к другу и судно увеличило скорость.
Гимера осталась позади. Грусть моя была столь велика, что на глазах выступили слезы. Думается, однако, я оплакивал не столько Гимеру, сколько свою слабость: когда Дионисий попросил меня вызвать ветер, я понял, что имел в виду Ларс Альсир, сказав Арсиное, будто я связал себя с землей. Эта женщина тянула меня на землю и вносила сумятицу в мои мысли, заставляя задумываться о том, что меня вовсе не касается. Просьба Дионисия привела к тому, что тело мое как будто налилось свинцом. Это значило, что силы покинули меня.
Заметив, что я ничего ему не отвечаю, а лишь тяжело дышу, Дионисий потрепал меня по затылку и сказал:
— Не старайся понапрасну. Пусть люди немного поработают веслами, чтобы привыкнуть к новому кораблю и понять, как он ведет себя на волнах. А вдруг он не так хорош, как кажется, и мы лишимся мачты и перевернемся при первом же сильном порыве ветра?
— Куда мы плывем? — спросил я.
— Пусть это решит Посейдон, — спокойно ответил Дионисий. — Прошу тебя, проверь, не заржавел ли твой меч за сытую и ленивую зиму. Для начала я собираюсь напасть на оба карфагенских судна, которые, по-моему, отнюдь этого не ожидают. Мне доводилось ловить рыбу у здешних берегов, а однажды я даже плавал тут вместе с косяком пузатых тунцов. Поэтому береговые знаки на западе мне известны, и я догадываюсь, в какой бухте карфагенские военачальники, если, конечно, они опытные мореходы, прячут свои корабли. Если я не обнаружу их до восхода солнца, то сам себе плюну в бороду.