Туунугур

Волобуев Вадим

– Фрейдун Юханович, вы что собираетесь с этим делать?
– спросил он, подойдя поближе.

– Сфотаться хочу. Снимете меня?

От Джибраева несло водкой. Шапка его сдвинулась на затылок, восточное лицо растрескалось морщинками.

– Сниму. Фиксируйтесь.

Но едва Киреев начал снимать, появился кто-то из организаторов и попросил обоих приезжих оставить рога в покое, потому что на них сейчас будут кидать лассо.

Киреев с Джибраевым вернулись в палатку Миннахматова, где опрокинули ещё по сто грамм, после чего, выйдя на лёд, принялись симулировать каток. С

реки их, однако, тоже погнали, чтобы не мешали устанавливать какие-то деревянные штуковины, похожие на скамейки. Миннахматов, наблюдая за коллегами издалека, крикнул со смехом, что через эти скамейки будут прыгать - типа, такие соревнования. Джибраев поверил и прыгнул. Ноги у него разъехались, и он повалился на бок. В правом плече отчётливо хрустнуло. Охающего историка сопроводили обратно к палатке, где и оставили отдыхать.

Тем временем начался женский заезд. Женщины, в отличие от мужчин, сидели не в нартах, а на спинах оленей - в сёдлах без стремян. Настоящие северные амазонки.

– За матриархат! За праматерь! В атаку!
– продолжал бузить Вареникин, наблюдавший за подготовкой к старту с другой стороны трассы.

Сплошной ряд всадниц в меховых колпаках смотрелся внушительно. Но стоило начаться бегам, как впечатление рассыпалось: олени спотыкались и падали, женщины соскальзывали с сёдел. Подгонять смешавшееся войско бросились загонщики.

Киреев переместился к финишу, куда уже привели приманочных оленей. До красной черты добралась верхом едва треть стартовавших. Звери метались кто куда, не подчиняясь приказам всадниц. Одна такая амазонка, шмякнувшись на снег, не растерялась и пересекла финишную линию ползком. Другие решили не искушать судьбу и добрались до конца, спешившись. Тяжело дышавшие олени сбились в кучу, испуская пар.

Пока Киреев фотографировал окончание заезда, Миннахматов обнял Вареникина и увёл его от греха подальше, предложив покататься в упряжке. Тот не стал отказываться. Но едва политолог приблизился к нартам, олени шарахнулись от него и едва не врезались в снегоход "Буран", тащивший груженые мясом сани.

– Александр Михайлович, держитесь крепче!
– крикнул Миннахматов.

Политолог издал неопределённый рык, долженствовавший означать, что всё в порядке.

К ним подошёл Киреев.

– Как там Фрейдун Юханович? Не пришлось бы скорую вызывать.

– Пустяки, довезём, - негромко откликнулся Миннахматов, с улыбкой обозревая окрестности.

– А Елена-то что? Не захотела поехать?
– осторожно спросил Киреев про жену Егора.

– Да чёрт с ней, - махнул рукой Миннахматов со злостью в голове. И, смеясь, прокричал Вареникину: - Александр Михайлович, не увлекайтесь. Мне ещё вас домой везти!

Сказал - и как сглазил. Хохочущий политолог вывалился из нарт и покатился в сугроб. Коллеги бросились к нему.

– Вы как? Всё в порядке?

– Лучше не бывает, - ответил Вареникин, поднимаясь на ноги и надевая упавшую шапку, которую ему протянул Киреев.
– Готов к труду и обороне.

Они пошли в палатку - проведать Джибраева, и заодно допить и доесть всё, что осталось. Миннахматовские родственники снова отказались от водки, русским пришлось уговаривать

очередную бутылку втроём.

– Чем меньше пьют оленеводы, тем больше - русский человек, - объявил Джибраев, не поднимаясь с раскладной табуретки.

В качестве закуски были предложены тонкие ломтики замороженной сырой печени, которые надо было макать в смесь соли и перца. Эвенки уплетали это за обе щеки, славяне же давились и морщились.

Вареникин, прикончив бутылку, совсем раскис. К машине его пришлось вести под руки. Усевшись на заднем сиденье, политолог потребовал ещё огненной воды, но ему отказали.

По пути остановились возле магазина. Страдающий Джибраев, которому не сиделось на месте, сходил, купил бананов.

Обратно вернулись к восьми часам. Гостеприимный Туунугур встречал их перемигиванием иллюминации в витринах и на ветвях елей.

– Хорошо у нас всё-таки, - ностальгически проронил Джибраев, потирая плечо.

Ему не ответили. Только задремавший Вареникин неопределённо хмыкнул, пошевелив усами.

Миннахматов развёз всех по домам. Первым высадили охающего Джибраева, затем распрощались с почти протрезвевшим Вареникиным. Киреев сказал Егору:

– Высади меня у института.

– Зачем?
– удивился Миннахматов.
– Довезу до дома.

– Да нет... мне не туда.

– А куда? Ты скажи - подкину. У нас город-то - переплюнуть можно. Не то, что Питер.

Киреев помолчал, размышляя.

– К Вишневской. Знаешь, где живёт?

Егор изумлённо обернулся к нему.

– Ну да, вроде знаю. Ты квартиру, что ли, там снял?

– Нет. Не совсем.

– А чего тогда?
– Миннахматов кинул на него взгляд в зеркало заднего вида, моргнул, и вдруг понял.
– Э, да ты что - с ней, что ли? Ого, парень не промах!
– Он радостно засмеялся.
– Вот это да! Ну рад. Рад за тебя. Мир да любовь, как говорится. А Голубев, выходит, в отставке теперь? Он же на неё виды имел. Хотя чего я спрашиваю! Глупый вопрос. Ну ты даёшь!

Он говорил что-то, радуясь за приятеля, а Киреев улыбался и молчал. Ему вдруг ужасно захотелось спать.

Готовила Светка так себе. Кирееву при всей его криворукости доводилось в походах варить и повкуснее. Но сейчас это его не занимало. Он ел слегка пригоревшую пшённую кашу и наслаждался Светкиным присутствием.

– Сегодня забежала в музей оформить увольнение, - рассказывала она, блестя подведёнными глазами.
– Голубев опять докапывался. Предлагал подумать. Мол, оформит мне бессрочный отпуск, чтоб всегда могла вернуться. Даже жалко его.

– Пусть за сверстницами ухлёстывает, - буркнул Киреев, запивая сухую кашу чаем.
– Ишь ты, седина в бороду.

Из окна Светкиной квартиры открывался роскошный вид на утонувшие в сумерках сопки. Верхушки их, окрашенные закатным сиянием, дрожали словно извергающиеся вулканы. Снег на подоконнике был испещрён птичьими следами.

– Ты здесь воробьёв, что ли, кормишь?
– спросил Киреев, отодвигая тарелку.

– Иногда. Они смешные. Прыгают, чирикают...

Киреев расслабился, откинувшись на спинку стула.