Туунугур
Шрифт:
Под конец следователь вышла как бы покурить и оставила их наедине; Иволгин предложил компенсировать ущерб. Киреев напомнил про две тысячи и дал реквизиты. Через два дня деньги были ему переведены.
Когда наступил этот волнующий момент, Киреев сидел перед компьютером и доламывал диссертацию Фрейдуна Юхановича. Увидев радостную новость, он потянулся как сытый кот, встал, разминая ноги, и зачем-то подошёл к окну. Долго смотрел на огни противоположного дома, потом опустил взгляд на желеобразную полосу наледи вдоль подоконника,
– Привет, Светка. Это Толя. Решил вот позвонить. Как жизнь?
В Иенгру Миннахматов поехал на своей "Субару". Вместе с ним приобщаться к культуре коренных народов ранним мартовским утром отправились и три мушкетёра - Киреев, Джибраев и вернувшийся из Сургута Вареникин.
Александр Михайлович был взбудоражен своими приключениями и воодушевлённо расписывал, как замечательно его приняли старые друзья-товарищи.
– К осени диссертация будет готова, - весело говорил он.
– Уже всё на мази. Анатолий Сергеевич, я на вас рассчитываю. Отлакируете, подправите, если что. Замётано?
– Утром - деньги, вечером - стулья, - невозмутимо отвечал Киреев с переднего сиденья.
– Само собой, - соглашался Вареникин и потирал руки.
Он уже был уверен, что ставка у него в кармане, и готовился вернуться в институт на белом коне. Джибраева это нервировало. Не зная, как излить свою желчь на восставшего из пепла конкурента, историк принялся рассуждать о заполонивших всё евреях, которые отнимают должности и премии у скромных трудяг.
Дорога в Иенгру заняла несколько часов. Стоянка для машин была оборудована прямо на льду одноимённой реки. Вся движуха происходила с другой стороны моста, куда и отправились вновь прибывшие.
Там было вавилонское столпотворение людей и оленей. На сцене выступали какие-то шишки, которых сменяли вокально-танцевальные ансамбли. Возле стоявших рядами палаток мужики с энтузиазмом пилили замёрзшую свинину и жарили шашлыки. Привязанные к упряжкам и колышкам олени с трепетом взирали на это, предчувствуя свою горькую судьбу.
– Вот она, жизнь!
– сказал Миннахматов со счастливым блеском в глазах.
– Ты тут прямо как в естественной среде обитания, - отпустил двусмысленную шутку Киреев.
Егор серьёзно кивнул.
– Ближе к корням, ближе к мудрости предков.
– Ближе к духам, - поддакнул Киреев, созерцая проходящего мимо православного священника.
Миннахматов разыскал палатку своих родственников. Там обнаружились две женщины (тётя и сестра Егора), которые налили русским водки, но сами пить не стали. Джибраев, опрокинув сто грамм, пошёл кормить солью оленей. Вареникин, задев на выходе печную трубу, кинулся к дымящему мангалу. Киреев ввинтился в толпу и принялся фотографировать.
На сцену
– Я всё думал-думал, а теперь совсем решил: бросаю всё и остаюсь здесь. Ещё до Якутска думал. Сомневался. Ленка бухтит, да и планы у нас были. Но не могу больше.
– Родная кровь зовёт?
– спросил Киреев.
– Да не в этом дело!
– он потёр озябший нос рукавицей.
– Достало всё. Всё достало. Меня ещё на сплаве торкнуло... Думал, отхлынет, а вот ни фига! Сил нет. Степанов этот, Салтыкова, отчёты ваши дурацкие...
Киреев молчал. Он всё отлично понимал.
На них откуда-то вывалился Джибраев. Историк был весел и что-то жевал.
– Бега, где бега?
– восклицал он, крутя головой.
– Не вижу.
– Идите за мной, - сказал Миннахматов.
Вскоре начались бега. Упряжки-двойки выстроились в линию; на груди у каждого погонщика виднелся трёх- или пятизначный номер, почему-то с надписью "Лыжня России 2011". На финише тоже встала упряжка, ведомая эвенкийским мальчишкой.
– Это чтобы показывать скачущим, что впереди нет ничего страшного, - пояснил Миннахматов.
– А то олени пугаются толпы, могут свалить в сторону.
Вдоль трассы вытянулись цепочкой мужики. Их задачей было отпугивать рогатых от обочины, чтобы те бежали строго по расчищенной дороге.
Киреев протолкнулся вперёд, отыскивая наилучшую позицию для съёмки, и заметил Вареникина - тот встал чуть сбоку от трассы и держал мотивирующую речь перед погонщиками, пытаясь вдохновить их на подвиги. Никто не обращал на него внимания, кроме прохаживающегося неподалеку полицейского.
Какой-то мужик дал отмашку, и олени погнали.
С остроконечных пиков горы "Спящая красавица", нависавшей над Иенгрой, потянуло холодом. Упряжки исчезли за дальними кустами и спустя минуту вынеслись из-за поворота обратно. Зрители свистели и орали. Киреев флегматично фотографировал. Вареникин, наблюдая за гонкой, азартно прихлопывал себя по бокам.
Тем временем на лёд вынесли оленьи рога на большой подставке. "Мушкетёры", ведомые Миннахматовым, направились туда. Вареникин громогласно объявил, что рога - символ супружеского счастья. Рядом тут же нарисовался Джибраев. Обхватив символ, он забегал глазами, точно собирался его украсть. При виде этой пантомимы Киреев отчего-то вспомнил неподписанное признание в любви к немке Шрёдер, появившееся на студенческом сайте: "Красивая женщна. Жал не моя. Студент-поклонник". Руку мастера трудно было не узнать.