Твой пока дышу
Шрифт:
Линда одета в шорты и футболку и только это спасло уёбка Солнцева от полёта вниз головой через закрытое окно.
У обоих мокрые после душа волосы.
У обоих слегка насмешливые выражения лиц.
– Привет, – бросает Линда небрежно и отворачивается, продолжая стирать с дочери кашу.
– Папа! – радуется моё счастье, и я заставляю себя сосредоточить всё своё внимание именно на ней.
– Привет, Кнопка, – улыбаюсь, подхожу, целую в голову. Дрожащими пальцами касаюсь её ручки. Просто, потому что необходимо ощутить тепло. Любовь. Искренность.
– Гуять! – тоненько повизгивает от восторга, ножками сучит. – Подём! Гуять! Копать!
– И копать будем, и на качелях качаться, всё, что захочешь… – обещаю на столько ласково, на сколько могу. – Собери. Жду на улице, – бросаю Линде сухо, в приказном тоне.
Присутствие Нади совершенно магическим образом влияет на мой рассудок. Не могу позволить себе буйство, не могу проявить агрессию, не могу на её глазах свернуть человеку шею, хотя, вне всяких сомнений, сделал бы это с превеликим удовольствием.
Раскатать его хочу. Размазать. Расщепить на ебаные атомы. Разорвать на части и скормить бешеной псине его полоумного братца.
Или по-старинке. Одно мимолётное отработанное движение рук и через три секунды ублюдок уже бездыханным вылетает в окно. Снова и снова представляю как его тело встречается с асфальтом, как хрустят и ломаются его кости, как с треском спелого арбуза разбивается о твёрдую поверхность голова.
Снова и снова пытаюсь осознать, почему она так поступила… ведь хорошо же было. Ей, нам, всем вместе. Неужели из-за одного нелепого столкновения в ресторане, из-за одного неуместного визита? Вот так просто вылезти поутру из моей постели и тем же вечером прыгнуть к другому… после всего, что я ей сказал, после всех откровений, после всех обещаний.
Знал ведь, что случится нечто подобное. Знал, что глупо надеяться. На хера открылся? На хера унижался? На хера старался?
Выходят через полчаса. Все вместе. Втроём.
– Я позвоню, – Солнцев улыбается, притягивает её к себе за спину, целует в губы.
– Конечно, – шелестит ведьма.
– До встречи, Солнце! – прощается с моей дочерью, наклонившись.
С МОЕЙ ДОЧЕРЬЮ!
Подскакиваю с лавки, сжимая кулаки, раздувая ноздри, из последних сил сдерживаюсь, чтобы не наброситься на него. Но сталкиваемся лишь взглядами, прожигая внутренности друг друга обоюдной ненавистью.
– Папа! Копать! – поглощает всю мою свирепую ярость дочь, вырывая свою ручку из маминой и торопясь ко мне.
– Само собой, я же обещал, – хмыкаю, подхватывая её на руки. На площадку следую, подальше от своего безумия. – Замок будем строить?
– Неть!
– Куличи лепить?
– Неть!
– Ямы копать?
– Неть!
– Что тогда? – сдаюсь, опуская в песочницу.
– Ватета… – старательно загребает песок ладошкой и поднимает пригоршню, пуская песчинки по ветру.
– Солнце, так нельзя! – влезает Линда, проводив наконец своего хахаля.
– Не называй её так, – рычу тихо. – При мне. Никогда.
– Буду называть
Вываливает из сумки игрушки, присаживаясь и совком демонстративно наваливая песка на мои ботинки.
Я, конечно, всё понимаю, но с хера ли в ней столько агрессии? Да, выходка детская, никакого урона, если не брать в расчёт пыльные туфли, не причиняет, но с её стороны – это ахереть какой вызов. И это выстёгивает неимоверно! Она трахалась на квартире моей матери с другим, и она же меня закапывает!
– Достала телефон и при мне отправила заявление на отцовство, – проговариваю почти по слогам.
Вибрирует всё внутри. Ходуном ходит, каждый мускул дрожит, каждый нерв трескотнёй мозги разрывает, все эмоции шатает, весь чёртов баланс, найденный с неимоверным трудом, безо всякого ритма раскачивает.
Злобно хмыкает себе под нос и продолжает заниматься ровно тем же.
– Оглохла? – шиплю, чувствую, что начинаю терять контроль, нервным движением ноги стряхивая песок.
– Дома он, Паш, – ухмыляется, вскидывая подбородок. – Сгоняешь? Покажи нам, на что готов пойти, чтобы стать папочкой.
Отшатываюсь.
Всматриваюсь в её лицо, пытаюсь собрать какой-то пёстрый пазл, но вся хитрость в том, что явно не хватает большей части деталей.
Солнцев ей что-то напел? Бред вроде, что он может такого сказать?
Арсений? Матвей? Тоже вряд ли, слово дали, рта не откроют.
– Ок, – выдаю сухо и просто иду к подъезду, дав своим запёкшимся тотальными перегрузками мозгам хоть немного остыть.
Поднимаюсь, прохожу в квартиру, слышу рыдания матери из комнаты, разрывающие сердце в клочья. Остыть? Да как же! Что тут, нахрен, происходит?!
Разуваюсь, иду на всхлипы.
– Ма… – зову странным образом севшим голосом.
– Уйди, Паша! – выкрикивает жалостливо. – Уйди! Не могу тебя видеть! Люблю всем сердцем, но просто не могу!
– Ма… – бормочу оторопело и нетвёрдой походкой подхожу ближе, падая на пол рядом с диваном, на котором она сидит. – Ма, в чём дело?
– Уйди, родной, уйди, пока не наговорила тебе того, о чём буду всю оставшуюся жизнь жалеть! Ты… ты… как ты мог! – не вопрос даже, утверждение. Я совершенно точно смог что-то такое, что не вписывается ни в какие рамки. – Я же… я поверила тебе, Линда поверила… немыслимо… мне так стыдно! Так стыдно за тебя! Никогда не было так стыдно! Уходи, прошу, умоляю, уходи!
– Мам! – хриплю уже, руку к ней тяну, сжалось всё внутри, ни черта не соображаю, ничего не вижу, кроме её горя, причиной которого, вне всяких сомнений, являюсь.
– Уходи!!! – выкрикивает, впервые за долгое время посмотрев мне в глаза.
С болью, с обидой, с пожирающей душу печалью, в слезах вся.
Понимаю, что бесполезно и дальше что-то спрашивать. Что не скажет ничего больше, одни обвинения в её взгляде читаются, не способна сейчас ни на что другое, не может, на взводе, в переживаниях, в горе. В горе!