Ты для меня?
Шрифт:
— Не до такой степени, Лера.
Она что-то говорила, но Герман более и половины слов не слышал.
Душа кровоточила. На лоскуты рвалась.
Как он сможет отдать ее другому? Свою малышку. Как?
…твердо решила, что не стану прятать голову в песок…
И условием этим безумным, ее же оберегал. Чтобы воздушных замков не строила. И виноватой себя не считала. И уйти в любой момент могла. Когда сама захочет.
…не дождутся! Я бороться буду…
А она захочет! Рано или поздно.
И
Лишь бы счастлива была.
Его Мелкая…его малышка, которую ему никогда, НИКОГДА не сделать матерью!
Глава 16
Прошлое...
Глубокая ночь и тишина. Гробовая. Выматывающая.
Кажется, слез не осталось. Она выплакала все!
Веки нещадно жгло, глаза резало, точно ведро песка в них насыпали, но лицо оставалось сухим. Наверное, это и называется шоком. Хотя, все гораздо проще.
Так человек сходит с ума.
Ее агония не прекращалась с момента трагедии, и до самых похорон.
Не ела. Не спала. Только рыдала. Горько и безутешно.
Когда прибыли Давыдовы, (прилетели ближайшим рейсом, спустя три часа после происшествия), дядя Стас спешно вызвал скорую помощь — тетя Рита падала в обмороки, не в силах поверить в реальность случившегося. Ее напичкали различными успокоительными препаратами, разрешенными во время беременности.
Лере тоже сделали укол, дабы окончательно не обезумела. Сказали: такая доза, и лошадь с ног свалит — проспишь не менее суток.
Бред!
Всего-то пару часов подремала. А теперь, уткнувшись безжизненным взглядом в потолок, отсчитывала удары собственного сердца, под монотонный звук секундной стрелки будильника.
Мама! Мамочка…услышь. Вернись, пожалуйста. Мне ничего не нужно. Только вернись!
Не вернется. Отныне у нее новый дом. Под землей.
Теперь Лера знала, как выглядит Ад. Он там, где более нет ее — самого близкого человека, на целом белом свете.
В ту страшную минуту, они с матерью разговаривали по телефону.
Девушка слышала ее крик. Пронзительный визг тормозов. И стон. Последний…предсмертный.
А потом уже выла в голос, не помня себя от горя. Рыдала без остановки, находясь во власти истерики.
Запутавшаяся во времени. Потерявшаяся в пространстве.
Кто-то, дорогой сердцу, постоянно находился рядом. Поддерживал. Никого к ней не подпускал. Насильно пичкал едой, и заставлял пить больше жидкости.
Герман!
Ее тайная…безумная любовь, о которой не догадывался никто! Даже он сам…иначе, не воспринимал бы как младшую сестру. Но мама знала. И к счастью, выбор ее сердца не осуждала. Она не раз говорила, как хорошо относится к Герману, словно к родному сыну. А за несколько недель до смерти, и вовсе, сказала очень странную вещь:
—
Воспоминания пробили новую брешь в душе. Да…мама видела ее насквозь.
Сложно сказать, что двигало ей в тот миг — назойливое желание исполнить ее последнюю волю, или же собственные чувства — да только спустя несколько минут, девушка уже неслась в гостевое крыло дома. Неслась к нему!
Она осторожно протиснулась в комнату для гостей, в которой поселили Германа. Предусмотрительно заперла дверь на ключ. Что творит, сама толком не понимала. Однако слова матери намертво въелись в мозг и пульсировали в висках, придавая решимости. Наделяя храбростью. Напрочь лишая смущения. Ступая на носочках, беззвучно добралась до кровати.
Встала совсем рядом, рассматривая его в лучах лунного света.
Герман не укрывался одеялом. Лишь небрежно перекинул угол через бедра, прикрывая все…что ниже пояса. Щеки вспыхнули огнем. Да и сердце вниз ухнуло.
Точно почувствовав чужое присутствие, Давыдов пошевелился. Распахнув веки, несколько секунд вглядывался в ее дрожащий силуэт, утопающий в темноте. Мгновение спустя, щелкнул ночник. Оба прищурились. Хоть и тусклый свет, но все же по глазам бил прилично.
— Мелкая? — Выдал сиплым спросонья голосом. Резко поднялся. Приняв сидячее положение, спустил ноги с кровати. — Случилось чего?
Девушку сковала тревога и неловкость. Под столь серьезным, и очень внимательным взглядом поежилась.
«О-о-й! Будто насквозь душу видит. О всех грязных мыслишках догадывается».
От волнения начала задыхаться. Горло стянуло болезненным спазмом. Лера стояла перед ним…беззащитная и ранимая. Противно стало от этой беспомощности. От глупой сорочки, в крупный цветочек, с преобладанием розовых оттенков. Внезапно захотелось сорвать ее с себя…и сжечь!
Жалкое зрелище…
В груди вновь сдавило. Словно ногой на ребра наступили. Даже хруст ломающейся кости в ушах стоял. Слегка встрепенулась, сгоняя опутавший сознание морок.
— Герман, в голове не укладывается, что мамы нет. — Как ни старалась, голос дрожал. Да и пищала подобно мышонку, попавшему в капкан. — Совсем нет, понимаешь? Нигде…
— Ш-ш-ш-ш!
Протянул руку, и стоило ей доверчиво вложить в нее ладонь, притянул к себе, усаживая на колено. Крепко обнял, убаюкивая и покачивая, как малое дитя. Поддерживая.
— Успокойся, детка. Понимаешь, не вернуть ничего. Не исправить. Только сердце на лоскуты пустишь!
— А как успокоиться? — Вцепилась в него, дрожащими руками обвивая шею. Втянула в себя его запах, уткнувшись носом в ключицу. От него исходил очень приятный аромат. — Каждый свой день рождения я буду помнить, как моя прихоть послужила причиной ее смерти.