Ты мой закат, ты мой рассвет

Субботина Айя

Это тяжело объяснить.

Даже Антону, хоть он наверняка попытался бы понять. Ради меня, а не из какой-то мужской солидарности.

Просто Вадик... Я вижу, что он в отчаянии. Что он уже очень близко подошел к той грани, которая мне очень хорошо знакома. Для окружающих он может выглядеть уставшим, замкнутым или даже немного чокнутым, но они не станут смотреть глубже, потому что для них он просто мужчина, предавший свою жену и ребенка, и несущий заслуженное наказание.

Но две сломанных личности знают и видят друг друга без оберток.

Вадику плохо. Ему нужна помощь.

Последние

месяцы, когда мы общались в формате переписок и долгих-долгих разговоров по ночам, он успел сказать достаточно, чтобы я поняла, как глубоко и беспомощно он застрял в депрессии. Не кричал об этом, потому что все-таки мужчина, но иногда писал такое... Что я не могла не прочесть «правильно». И все те недели мы поддерживали друг друга, как могли.

А потом у меня все наладилось с Антоном.

И отчасти, где-то очень глубоко остался сидеть страх, что в следующий раз. когда Вадик решит раскрыть мне глаза на Антон, это будет уже не почти невинная фотография в кафе за одним столом с женщиной, которой я «обязана» нервным срывом и уничтоженным медовым месяцем, а что-то более серьезное.

И меня снова «унесет» в спасительный рай фармакологии.

— И выбрала, как всегда, самую несчастную елку?
– Вадик кивает на деревце в руках Антона.

А я киваю ему, потому что не знаю, что еще сказать.

Я чувствую себя предательницей. Когда ему было плохо - я была рядом, потому что мне тоже было хреново, и мы держали друг друга. А когда моя жизнь наладилась, я забыла о человеке, которого обещала поддерживать.

Но хуже всего то. что у Вадика ни намека на осуждение. Он как будто давно простил мое «предательство» и сейчас искренне пытается узнать, как проходит моя жизнь. Словно и не было того его признания и тайной влюбленности, которая в итоге разрушила наши жизни.

— Слушай, Пьеро, если ты уже все сказал, то у нас тут еще дела...
– Антон, ожидаемо, не нежничает и выбирает именно тот насмешливо-едкий тон, которым когда-то пинками прогнал Сашу из моей квартиры.

Но ведь Вадик не виноват, что остался совсем один.

Даже если все это произошло по его вине.

Виновата я. Потому что, вместо того, чтобы поговорить с ним, найти слова, после которых он больше не будет питать иллюзий насчет нас, я просто прекратила наше общение без видимого повода и причины. Сегодняшняя встреча могла бы пройти в два кивка издалека, если бы я все сделала правильно, а не снова сбежала от проблем.

— Все в порядке, - грустно улыбается Вадик и чуть-чуть приподнимает руки, капитулируя.
– Я просто поздороваться. Хороших праздников, Йени. Не забудь загадать желание под бой курантов.

Он поворачивается и, чуть ссутулив плечи, уходит.

Глава двадцать третья: Антон

До пяти вечера мы успеваем купить почти все, что нужно, чтобы у Очкарика была возможность «выполнить» половину пунктов своего списка. Вторая половина назначена на завтра и мне. каким бы циником я ни был. начинает понемногу нравиться вся эта возня и суета. И. конечно, покупки не имеют к этому никакого отношения. Просто жена так

забавно носится между полками, долго и сосредоточенно выбирает краски, изучает состав, подбирает размеры шаров и оттенки мишуры, что у меня складывается впечатление, будто этот Новый год у нее первый.

В финале, когда мы загрузили мое «ведерко» под завязку, я отвожу ее в свой любимый мясной ресторан. Очкарик изучает меню, и хоть я очень разочарован, что мои уговоры пропали впустую, выбирает классический стейк и пару брускетт, вместо нахваленного мной тартара.

Но когда приносят наш заказ, и я с удовольствием отправляю в рот первую порцию, выразительно стреляет взглядом в сторону моей тарелки.

— Что?
– делаю вид, что не понимаю.

— Хочу попробовать, - шепотом, словно признается в грехопадении, говорит она.

После мороза на улице ее щеки раскраснелись, и тяжело угадать, краснеет ли она еще больше или все-таки потихоньку справляется со своими комплексами. Хоть мне в общем очень нравится ее смущение. Особенно, когда она снимает его перед сексом, выпуская наружу ту женщину, с которой - я знаю - мы реализуем все наши общие, даже самые дикие сексуальные фантазии. Вдвоем.

— Ты же не ешь сырое мясо, - подначиваю я, нарочно сдвигая тарелку поближе к себе.

— Не ем, - со вздохом соглашается жена.
– Потому что меня смущает отсутствие тепловой обработки и возможные паразиты.

— Бля, малыш, ты еще лекцию мне прочти о том, как нужно проводить дезинфекцию рук, прежде чем садится за стол.

— Ну прости, что испортила тебе аппетит, - фыркает она и деловито, упрямо тянется к моей тарелке вилкой.

— А волшебное слово?

— Не мешай?
– пытается «угадать» она.
– Не будь жадиной? Поделись своими паразитами?

— Моих паразитов, жена, твоя хрупкая душевная организация не вынесет.
– громко смеюсь я, наплевав на то. что посетители за соседними столами с интересом наблюдают за нашей «пикировкой».

— Ты недооцениваешь степень моей душевной организации, муж, - веселится Очкарик, и я все-таки поддаюсь натиску ее атак и даю украсть немного еды с моей тарелки.

Она пробудет очень осторожно, сосредоточенно, почему-то глядя в потолок. Кривится.

Смешно морщит нос.

Но проглатывает и быстро запивает тартар парой жадных глотков минералки.

— Это... очень на любителя, - говорит после некоторой заминки. И с тройным удовольствием вонзает вилку в свой прожаренный стейк.
– Извини, что на этом я закончу знакомство с твоими кулинарными предпочтениями.

Домой мы возвращаемся только к восьми: приятно уставшие, сытые и с парой порций пельменей на утро, чтобы не тратить время на завтрак. Не хочу, чтобы уставала, потому что даже сейчас, несмотря на румянец и счастливый блеск в глазах, выглядит уставшей.

— Это одно название от елки, а не елка, - говорю я, ставя несчастное полудохлое дерево на тумбу в гостиной. Выглядит и правда печально.

Йени заходит следом с коробкой, в которую мы сложили все хрупкие покупки и елочные украшения, и я в последний момент успеваю ее перехватить, потому что Очкарик вдруг пошатывается и тяжело падает на диван.