Ты мой закат, ты мой рассвет
Шрифт:
Горло сводит тысячей невысказанных слов. Я не хочу наше тупое соглашение.
Я хочу с ней семью: долбаные Новогодние праздники, лепить снеговика, просто валяться в кровати все выходные.
Выбросить кожу непробиваемого терминатора.
Потому что это - мой дом, моя женщина и здесь я в безопасности, можно больше не притворяться бессердечной тварью.
Потому что моя маленькая отважная писательница спасет меня от мудака, которым мне пришлось стать, чтобы выжить и закалиться.
Потому что... наверное... я все-таки и правда
До утра не сплю совсем. Я не привык, когда кто-то рядом вот так близко, дышит в шею: сначала рвано, иногда всхлипывая во сне, а потом уже размеренно, горячо, иногда прикасаясь губами к коже. Чувствую себя аллергиком, который от души объелся того, что его убивает. И какая разница, что зудит и чешется, если просто тупо хорошо.
В шесть тридцать срабатывает будильник. Телефон в заднем кармане - и даже если бы я не хотел разбудить свою замороченную писательницу, достать его быстро все равно не получится. Так что пока вожусь, она просыпается и сладко зевает. Возится рядышком, громко сопит.
Даже странно, что не замечал всего этого раньше.
— Прости, мужчина, я больше не буду спать на тебе, как блин, - извиняется сонным голосом.
– Не помню, как выключилась. Надо было стряхнуть меня на пол вместе с одеялом.
— Ой, да хватит уже, - делаю вид, что ворчу, и пресекаю ее попытки выбраться из-под одеяла.
Встаю сам и отворачиваюсь.
Она же вот тут - рядом и почти голая, я видел только край тонкой домашней майки.
Муж и жена мирятся сексом - это нормально. Но после всего...
Я подожду, пока она сделает первый шаг, потому что еще один отказ или добровольно-принудительное исполнение супружеского долга меня на хрен доведут до белого каления.
— Я успею приготовить завтрак, - все-таки возится Очкарик, так что приходится применить силу и затолкать ее обратно под одеяло.
— Спи, женщина! Хватит тут быть мученицей. Я последние пятнадцать лет без завтраков жил и не помер, один день точно протяну. Выспись лучше, поняла?
Йени придерживает двумя руками край натянутого до самого кончика носа одеяла, кивает и почему-то шепотом говорит:
— Я список написала, что нужно... ну, к Новому году.
— Ну и отлично, как раз завтра суббота.
– Вообще для меня все эти праздничные приготовления совсем не то, что принято называть «духом Нового года». Скорее какая-то определенная последовательность действий, которые нужно сделать. Ритуал «бытия как все». Но, может быть, в этом году будет как-то иначе? Все-таки теперь у меня семья.
– У тебя там очень большой список?
Она что-то прикидывает в уме и с немного испуганным видом озвучивает:
— Сорок девять пунктов. Он в телефоне. Я могу скинуть тебе. Вычеркнешь лишнее.
— Сорок девять пунктов? Женщина, ты смерти моей хочешь?
— Я согласна на компромисс, - быстро говорит Очкарик.
– Кроме, пожалуй, пунктов семь, двенадцать, двадцать пять и сорок три.
Понятия не имею, что там, но чутье подсказывает,
Уже на работе, когда выдается свободная минута, и я открываю присланный писательницей список, понимаю, что у нас с ней кардинально разные представления о том. что такое приготовления к Новому году. Потому что для меня это вполне конкретные вещи: купить пару бутылок дорого коньяка, забить холодильник всякими деликатесами, чтобы за праздники тупо оторваться и отоспаться, закинуть деньги в мой игровой аккаунт и купить пару игр для приставки. И достать искусственную елку, которая в свернутом виде прямо в мишуре лежит где-то в подсобке у меня на холостяцкой квартире.
Ноу Очкарика в списке просто какие-то... гммм... чудеса.
И чисто женская розовая хрень: вырезать снежинки, разрисовать окна специальными красками, найти сосновых и еловых веток и сделать венок на дверь. И, конечно, один из тех пунктов, которые вычеркивать нельзя: купить белые елочные шары и разукрасить их вручную. С припиской: «Взамен разбитых».
Циник во мне злобно ржет и качает головой, приговаривая: «Ну все, мужик, ты попал».
Но
Да блин, ладно, хоть попробовать-то можно?
Поэтому, когда Йени присылает сообщение, обходными путями интересуясь, посмотрел ли я список и что думаю, с трудом, но все же подавляю в себе желание выдать в ответ что-то ехидное, что я думаю об этих ее «розовых овечках».
Это же моя жена. Она видела меня «без брони». И я попробую доверить ей того своего «хорошего Антошку», которого пришлось закопать много лет назад.
И либо у нас все получится, либо попытка стать семейным человеком превратится в плохой ремейк фильма «Кладбище домашних животных». Для нас обоих.
Я: «Вот возьму и удивлю тебя, жена! Внеси поправку в пункт тридцать шесть -я готов купить имбирь и руководить процессом, чтобы у тебя не дрогнула рука».
Под ним у нее совместная выпечка имбирного печенья. Жена: «Согласна!» Жена: «И... все?»
Прямо вижу ее удивленно распахнутые зеленые глазища и довольно задранный
нос.
Я: «Добавь пункт пятьдесят: потрахаться под елкой»
То, что она снова закрылась для секса, не означает, что я буду понимающим принцем.
Глава двадцать первая: Йен
В субботу мы с Антоном до десяти валяемся в постели. Хоть «валяемся» - это, пожалуй, слишком громкое слово.
Потому что я укладываюсь спать уже очень за полночь, в районе двух ночи, когда мой майор уже давным-давно спит.
Причем, абсолютно голый.
И когда я. потихоньку, откидывая край одеяла, пытаюсь свернуться калачиком на своей половине постели, «запакованная» в комбинезон для сна, он словно нарочно переворачивается на живот, позволяя одеялу сползти чуть ниже талии. Так, чтобы были видны выразительные ямочки над упругими - прости, господи!
– полужопками.