Ты мой закат, ты мой рассвет
Шрифт:
Это слово совсем не из женского обихода, но другого у меня нет.
Потому что даже в почти полной темноте этот вид вызывает у меня голодное желание нарваться на неприятности и вонзить зубы в его задницу.
Хорошо, что он спит, и его голова повернута в другую сторону, так что даже случайно не может заметить, как с меня несколько раз сходит то краска, то бледность.
Нарочно укладываюсь так, чтобы между нами было много свободного пространства, хоть это все равно почти не помогает, потому что тепло его тела просачивается мне под одежду и заставляет
Это тяжело объяснить, как можно до безумия хотеть человека и, вместе с тем, бояться до него дотронуться. Но именно сейчас мне так отчаянно страшно, что, когда мы... снова сблизимся, во мне снова сработает защитная система безопасности - и я либо просто «закроюсь» и отыграю роль бревна, либо снова незаслуженно оттолкну мужчину, которого, несмотря на пополнение армии насекомых в собственной голове, люблю и хочу.
Но у Антона на мое вынужденное «монашество» свои планы, потому что, хоть он молча принял мою такую же молчаливую просьбу дать еще немного времени, играть честно он не планирует.
Потому что, пока я еще сонно валяюсь в кровати с чашкой кофе, он выходит из душа в одном полотенце, с мокрыми волосами и довольной ухмылкой. Поглаживает уже густую щетину и заваливается спиной поперек кровати, так, чтобы голова оказалась у меня на животе.
Хорошо, что я держу чашку двумя руками и успеваю сделать глоток до того, как замечаю, что полотенце стекло с одной части бедра - и теперь вся татуированная почти до талии нога согнута в колене, словно он тут позирует для откровенного журнала.
У него абсолютно все в порядке с либидо. И с утренним крепким...
— Эй, жена, глаза выше подними, а то подумаю, что у тебя другие планы вместо пунктов с первого по двадцать седьмой, - ухмыляется Антон.
Вот же... зараза.
Если бы меня вот сейчас попросили назвать хотя бы один пункт из этого списка, я бы вряд ли смогла вспомнить хоть что-то. То есть это звучало бы примерно так: «Ну... там есть что-то про елку, мишуру, разрисованные окна... Но, знаете, у меня тут почти голый муж, и я совсем разучилась думать головой, так что не приставайте к бедной женщине с вопросами, которые она не в состоянии осилить».
Он это нарочно делает?
Или теперь это часть наших семейных отношений? Вот так быть рядом, голыми или почти голыми, валяться друг с другом, прикасаться, чувствовать удовольствие от того, что поблизости есть родное плечо?
Мне до сих пор тяжело сложить все произошедшее за последние месяцы, и то, что теперь к моей фамилии добавилась еще одна, крепкая и настоящая, и тоже уже моя - Сталь.
Я - жена вот этого густо поседевшего мужчины с татуировками, жизнь рядом с которым похожа на танго на минном поле: непонятно, где и когда рванет, и почему взрывается на пустом месте, а там, где мины по три штуки в ряд - абсолютно безопасно.
— Малыш, ты уже поговорила с мамой насчет твоей родни?
– Антон и не думает прикрываться. Лежит и как нечего делать медленно почесывает живот.
Он у него совершенно обычный, не как с обложки: небольшая дорожка волос, никакой тебе рельефной
До такой степени, что я вместо ответа продолжаю пялиться на его вытянутый пупок.
— Писательница, ты о чем думаешь, мммм?
Он просто поворачивает голову - не делает вообще ничего.
Но этот хитрый прищур карих глаз с тонкими лучиками морщин и колючие иголки мокрых волос на лбу, и щетина, от воспоминания о которой у меня склеиваются колени...
И это его фирменное «мммм», похожее на кошачье мурлыканье.
Может, к черту елку и мишуру, и весь остальной список? Останемся дома и будем валяться в кровати, много-много целоваться, обнимать друг друга, смотреть Звездные войны с самой первой трилогии. И снова, как тогда, притянемся двумя магнитами?
— Я думаю...
– Откашливаюсь в кулак и тут же прижимаю к губам чашку, чтобы сделать глоток, пока язык окончательно не зацементировался у нёба.
– Если мы сегодня не купим елку, то будем вешать игрушки на забор.
Антон с серьезным видом кивает, подмигивает и, когда мне начинает казаться, что вот сейчас он точно попытается завалить меня на спину и плевать ему на разлитый на белые простыни кофе, он бодро вскакивает на ноги.
Уже без полотенца.
Спиной ко мне.
Я забыла, как это - очень хотеть мужчину. Пришлось это сделать, чтобы как-то пережить мои месяцы вынужденного заточения и попыток разобраться в себе, чтобы стать хоть немножко более «нормальной» и пригодной для семейной жизни после всего, что случилось.
Поэтому сейчас чувствую себя какой-то болезненно обнаженной под его взглядом в зеркале, пока Антон быстро одевается. На мне пижама а-ля непробиваемый кокон, одеяло сверху и довольно печальный вид с заплаканными глазами, но мой мужчина словно видит меня насквозь - через эти слои ткани и невидимые стены моего внутреннего замка. Видит - и прекрасно понимает, как на меня действует.
Может, мне нужна эта игра?
Может, мне нужен взрыв?
— Тебе полчаса на сборы, - уже деловым тоном командует Антон, поправляя воротник модной толстовки. Снова похож на мальчишку во всех этих потертостях, рваных принтах, шнурках и молниях.
– Если очень голодная, то можно быстро позавтракать, но я бы лучше сходил в «Бифзавод». Ты должна попробовать тартар с трюфельным маслом.
— Тартар - это вроде сырое мясо?
– отвечаю неуверенно, потому что не хочу обижать его восторженный вид своим не очень горячим желанием пихать в рот сырую говядину. Даже если она специально обработана и абсолютно безопасна.
— Сырое, красное и очень вкусное мясо, Очкарик. И ты его попробуешь. Я же обещал тебе ванильную романтичную хрень - вот, не жалуйся.
Я откидываю одеяло, спускаю ноги на пол, и Антон приподнимает бровь, глядя на мои толстые носки.
Краснею, кажется, снова вся и мгновенно, словно полили свекольным соком.