У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
— Мне хирург все сказал. Этой ночи он…
Она резко подняла голову, гневно сверкнув глазами и перебила его:
— Молчите, Геннадий Валерьевич! Эту тему мы не станем затрагивать. Я верю в лучшее. Что-то случилось?
Огарев переступил с ноги на ногу. Хмуро, словно нехотя, произнес:
— Человека, похожего на Николая Горева, видели в Дуба-Юрте в два часа дня. Он скрылся, зарезав десантника. Мы узнали только сейчас.
Степанова насторожилась:
— Где это произошло?
— На центральной улице поселка. Патруль из четырех солдат и лейтенанта, остановил незнакомого офицера с погонами майора. Здесь все офицеры уже примелькались и по одному никто не ходит. Этот шел один. Лейтенант проверил документы, они оказались в порядке. Но что-то его насторожило и он попросил пройти незнакомца в штаб вместе с ними. Майор заартачился и начал «качать права». Солдаты окружили его со всех сторон и считали, что не уйдет. Все же десантники! Офицер вроде подчинился. Прошли метров десять, когда он коротко взмахнул рукой и швырнул труп солдата на двоих парней. Сшиб с ног лейтенанта, сильно разрезав ему руку от плеча до локтя и скрылся в боковой улице. Последний, стоявший на ногах, солдат стрелять не решился. Народу на центральной улице было много, а когда добежал до угла, там никого не было. Горев скрылся.
— Вы прочесали поселок?
— Прочесали сразу, да что толку? Ушел он.
Марина твердо сказала:
— Нет. Не ушел. Здесь он, в Дуба-Юрте! Он мне собирается отомстить за разгром третьего лагеря. На этот раз он твердо решил меня убить. Ахмад не остановится теперь ни перед чем. Хотя, наверняка сделает все чужими руками.
— Почему ты так думаешь и что предлагаешь? Ждать?
— Я поставила себя на его место. Я бы поступила так же. Мы с Горевым все детство провели вместе, так что в принципе ход его мыслей мне ясен. Ему незачем светиться. Меня в лицо многие боевики знают. В ближайшее время с Шергуном улечу на недельку в Москву. Пока Олег находится в госпитале, вернусь, чтобы взять эту сволочь. Колька станет следить за каждым, кто выйдет из расположения бригады. Сами понимаете, по одному ходить на рынок не стоит, даже спецназу. Горев опытен и хитер, у него за плечами такая же подготовка, как у вас. Кроме нее учеба в Пакистанском лагере моджахедов. Мы, конечно, не хуже подкованы, но береженого Бог бережет!
Полковник возразил:
— Если он следит за лагерем, то обязательно заметит, как ты улетаешь на Москву и уйдет из поселка.
Марина ухмыльнулась, но офицер заметил злобу в ее глазах:
— Ну уж дудки! Я такой радости ему не доставлю. Подумает, не дай Бог, что я боюсь! Меня занесут в самолет под видом раненого. Такого он предусмотреть не может. Пусть думает, что я в расположении. Один из спецов у Андриевича здорово копирует мою походку. Я видела однажды. Парик бы раздобыть светлый! И пусть каждый вечер, в сумерках, прогуливается на кухню.
Огарев в задумчивости посмотрел на нее:
— Парик не такое сложное дело… У одной из медсестер имеется, пусть пока в платочке походит. Согласится ли? Ведь мужики потом всю жизнь подкалывать будут!
— Объяснить надо и частично рассказать о задании. Поймут!
Марина вернулась в палатку к Шергуну. Олег лежал в той же позе. Его неподвижность ей не понравилась. Женщина подошла к кровати и осторожно дотронулась рукой до его подбородка. Обычно такого прикосновения хватало для любого из разведчиков, чтобы разбудить, но тут не последовало никакой реакции. Она дотронулась до его плеча уже более жестко, слегка встряхнула, но снова не последовало ни единого движения.
Кожа была горячей, словно раскаленная печь. Полковник находился без сознания. Марина с отчаянием посмотрела на раненого и кинулась из палатки, забыв про бушлат. Через минуту влетела назад в сопровождении двух хирургов. Остановилась в изголовье, понимая все и не желая верить. Крикнула, притиснув руки к груди:
— Сделайте что-нибудь! Он должен жить, должен!
По щекам текли слезы:
— Олег, не надо! Держись!
Врачи включили мощные лампочки и в палатке стало светло, как днем. Они осматривали провалившиеся почерневшие глазницы полковника при ней. Степановой стало жутко от этого зрелища, но она не подала и вида, что напугана. Военные хирурги переглянулись, перебросились парой латинских названий и посмотрели на нее, сразу спрятав глаза под напряженным взглядом женщины:
— Марина Ивановна, если полковник переживет эту ночь, он будет жить. Мы ничего не можем больше сделать. Даже врачи в Москве в этой ситуации сказали бы вам то же самое…
Стараясь ступать как можно тише, доктора удалились из палатки. В тишине слышались всхлипы и стоны Маринки, которая, уже не сдерживаясь, уткнулась в плечо Шергуна и плакала навзрыд. Она готова была на все, лишь бы он остался жить. Вспомнила детские молитвы, которым обучала ее когда-то баба Катя. Истово молилась, держа горячую руку мужчины в своих и часто целуя его пальцы.
В этот момент ей казалось, что из нее во второй раз вынимают душу. Она вспомнила ту горячечную ночь, широкие плечи полковника и его пересохшие от волнения губы. Сухие, шершавые и… сладкие. Вспомнила свои ощущения. Его ошеломляющую нежность и страсть, сильные руки, мускулистое упругое тело. Внутренне краснея и почему-то стыдясь, созналась себе, что ей было очень хорошо в его объятиях. Больше всего на свете она желала сейчас, чтобы та ночь повторилась и не однажды…
В далекой деревушке, у постели простывшей сестренки, никак не желающей засыпать, сидел смуглый мальчик. Бабушка и дедушка спали, а он держал руки Юли в ладонях, нежно поглаживал и шепотом, в кромешной темноте, рассказывал девочке сказку. Сестренка слушала минут десять, а потом прошептала:
— Саш, я к тебе перелезу. Можно? Прижмусь и усну, а то у тебя наверно, ноги уже замерзли…
Юлька так и сделала. Прижавшись к братишке и обняв его за шею, она вскоре засопела, а он еще долго не спал, поглаживая ее по растрепанным светлым волосам. Что-то странное рождалось в эту ночь в его душе. За двойными рамами шумел ветер, бросая в стекло колючий осенний дождь со снегом. Скрипела старая береза у калитки и надрывно выла чья-то собака на краю деревни…
В палатку вошли две медсестры. Одна отвела Степанову к кушетке и заставила прилечь. Марина тряслась в судорогах, которые переросли в истерику, едва отпустила руку полковника. Женщина закатала рукав ее куртки и сделала укол в вену. Присела рядом. Гладила по голове, словно маленькую. Она была не молодой и много повидавшей. Глаза медсестры давно потухли, а слезы высохли, но от ее шершаво-мягкой ладони исходило искреннее сочувствие. Маринка медленно успокаивалась. Всхлипы становились реже и все реже вздрагивало ее тело.
Вторая медсестра хлопотала вокруг полковника. Снова поставила ему капельницы, на этот раз две. Привязала беспомощные руки к каркасу кровати, чтоб не пошевелился. Сделала дополнительно пару уколов. Что-то быстро сказала напарнице, направляясь к выходу. Пожилая медсестра напоследок сказала Марине вполголоса:
— Держись, доченька! Если очнется, он твоих слез не должен почувствовать…
Марина осталась один на один с полковником. Она долго стояла рядом, разглядывая бинты и подбородок с полуоткрытыми потрескавшимися от жара губами. Мысли о Силаеве улетучились, словно их никогда не было. Умирающий полковник стал ей в эту минуту самым дорогим человеком. Отчаяние появилось в душе. Степанова не выдержала и снова заплакала. Что-то толкнуло ее наклониться и прижаться к его губам. Прерывающимся шепотом, она крикнула ему в ухо: