У нас в саду жулики (сборник)
Шрифт:
Напоминая попавшего под град ударов незадачливого боксера, папа беспорядочно и панически отбивается.
Мама смотрит на клумбу и, даже как-то помолодев, передает мне последние известия: вдова соседа справа, Ивана Ивановича, завела себе любовника, а вдова соседа напротив, Бориса Васильевича, вышла замуж за его брата.
Борис Васильевич всю свою сознательную жизнь выращивал кроликов, но после его кончины братишка перешел на белых мышей и сдает их теперь государству для опытов, а все отбросы сливает по специальному желобу к нам на участок (наш участок над уровнем болота намного ниже участка Бориса Васильевича). И папа уже собрался накатать в Раменский райисполком жалобу и хотел ее даже сам отвезти и с распиской о вручении на своем экземпляре отдать в руки секретарши, но в последний момент все-таки передумал: еще при жизни бабушки ее халупу папа оформил сараем и, помимо водопровода, в нарушение инструкции, провел туда и газ, и теперь соседи могут на нас накапать, и тогда нашу пристройку в лучшем случае от газа отрежут и, применив штрафные санкции, заставят ее оформить как положено, а в худшем – и совсем аннулируют, а часть земли, согласно букве закона, с кустами сирени и флоксов, идя навстречу трудящимся, могут и конфисковать в пользу налогоплательщиков.
Но справедливость восторжествовала, и тридцать лет назад, олицетворяя мою сагу «У нас в саду жулики», собака вышедшего погулять Ивана Ивановича, попав под горячую руку выскочившей за калитку мамы, сорвалась с поводка и, отомстив за не совсем корректное будущее поведение брата, разорвала Борису Васильевичу штаны.
В приемном покое
После второго триппера и моего очередного изгнания с Колымы я столкнулся с ним в приемном покое кожно-венерологического диспансера: по приезде в родимые пенаты решил получить информацию о необходимости повторной провокации и уточнить срок обязательного табу на возобновление половых сношений. Своего друга детства я не видел уже года три, и тут мне вдруг повезло: обслуживающий персонал Клиники имени Ганнушкина, куда Анисим периодически попадает на плановое обследование, лечить его от гонореи категорически отказался. Вот и пришлось ему прямо в войлочных тапочках и в больничном халате, игнорируя амбулаторные процедуры, в срочном порядке спускаться по пожарной лестнице из окна туалета.
А в прошлом году, когда я был в Ленинграде, Анисим приезжал к нам на дачу и привез мне в подарок бутылку жигулевского пива и сушеную воблу. И не впустив Анисима даже на порог веранды, мама все-таки его пригласила в нашу садовую беседку, а папа, не испытывая особенного энтузиазма, демонстративно повесил себе на спину бачок и пошел опрыскивать черную смородину.
Анисим попросил у мамы открывашку и, не дождавшись маминой реакции, открыл бутылку зубами и, вытащив из сумки бумажные стаканчики, тут же их наполнил. А когда раздраженный папа уже приблизился к беседке, то, глядя на цедящую пиво маму, Анисим приставил к подбородку ладонь и, как это с ним нередко случалось и в юности, отвернувшись куда-то в пространство и одновременно пригнувшись,
Свинарка и пастух
1
Я смотрю на абажур и, вспоминая связанные с ним события тридцатилетней давности, слушаю историю маминой дружбы.
Мама рассказывает мне про свою старинную подругу Галю Настюкову, а папа откладывает в сторону газету и, включив телевизор, снова усаживается в шезлонг.
На столе стоит корзина с красной смородиной, и, опустошая очередную кисточку, я склевываю на ней ягодку за ягодкой.
Со стороны может показаться, что папа уже давно клюет носом, но на самом деле это далеко не так, и, несмотря на свои 78 лет, папа даже и не думает дремать. А на экране, подогревая нахлынувшую волну ностальгии, по многочисленным заявкам трудящихся трансляция замечательной советской комедии СВИНАРКА и ПАСТУХ.
На весь экран – расширенные от счастья глаза простой советской труженицы из далекого северного колхоза: ну, вот, наконец-то, и сбывается самая сокровенная мечта – е е вызывают в Москву на Выставку достижений народного хозяйств а !
Свинарку зовут Глашей, и перед ней на фоне бесконечных вольеров и клеток на весь экран красочный стенд с портретом знатного пастуха-овцевода из далекого южного аула.
И крупным планом – поросята, поросята… миллион поросят… и над розовыми пятачками – олицетворяя Родину-мать – огромная свиноматка по имени ЛАСТОЧКА.
В кружащихся блестках конфетти – всё девчата, девчата, девчата… и все бегут, и поют, и радостно улыбаются… И вместе с ними – бежит и яростно хохочет счастливая Глаша – и снова на весь экран ее расширенные от счастья глаза.
Опять на весь экран – теперь уже похожий на юного Джугашвили горный орел – и окрыленная СВИНАРКА со слезами на глазах зачитывает ему свои социалистические обязательства.
И ей в ответ сошедший с красочного стенда ПАСТУХ делится самым сокровенным – по сколько килограмм шерсти он планирует настричь с каждой овцы.
Под музыку Лебедева-Кумача – величественная кантата о дружбе, рожденной в самом сердце нашей великой Родины – в златоглавой Москве. И после дуэта о величавой столице СВИНАРКА и ПАСТУХ дают друг другу клятву верности.
Она уезжает на Север – к своим любимым свиньям. И всюду – свиньи… свиньи… свиньи… и сверкающие в рубиновом свете звезд белоснежные ковры… На фоне провисших попонами ветвей сказочных исполинов дубов и встроенных в сугробы с резными петушками светящихся изб…
А он уезжает на Юг – к своим любимым овцам. И всюду овцы… овцы… овцы… миллионы пасущихся овец… На фоне необозримых горных пиков и глубоких ущелий…
2Я смотрю на ползущую по абажуру гусеницу и слушаю мамин рассказ о своей боевой подруге.
До революции Галочкин папа был владельцем самой крупной в России ткацкой фабрики, но в годы военного коммунизма, показывая личный пример, из стана эксплуататоров переметнулся на сторону своего классового врага и, засучив рукава, вместе с ивановскими ткачихами встал за ткацкий станок. И маленькая Галя еще со школьной скамьи очень переживала, что ее пролетарское происхождение подвергается сомнению. Правда, совсем недавно в газете «Неделя» о Галином родителе был опубликован целый разворот. Среди мануфактурщиков города Иванова уже в советское время он получил первый патент за изобретение. Он изобрел защитную одежду «хаки».
Еще до этого изобретения юная безбожница жила, если уместно это выражение, как у Христа за пазухой. Она была очень смазливая, и все молодые люди, охмуренные ее красотой, сразу же в нее влюблялись. Как, впрочем, и в маму, но с той оговоркой, что они с Галей почти никогда не соперничали. Мама брала своей выдержанностью и собранностью, а у Гали, по мнению мамы, был просто испорченный вкус. При этом недостатке Галя еще и злоупотребляла выпивкой, в то время как маме такой образ жизни претил.
Уже вступил в свои права и был в самом разгаре НЭП, и неразборчивая Галя меняла своих ухажеров как перчатки, и среди ее воздыхателей больше всех преуспел Адольф.
В ту пору Гитлер считался еще борцом за рабочее дело, и имя Адольф в нашей стране даже пользовалось уважением и популярностью.
Адольф тоже «работал над фюзеляжем», но прельстил он Галю совсем не этим. Он прекрасно играл на рояле и на любой вкус мог подобрать изысканную мелодию. Он был по природе импровизатор и заводила всех молодежных компаний. Но маму туда, в эти бездумные посиделки, никогда не тянуло. Маму больше привлекало организовывать комсомол и прокладывать колею идущим за передовым отрядом молодежи пионерским ячейкам. И маминым пионером был известный потом детский писатель Анатолий Рыбаков, автор прогремевшего на всю страну знаменитого «Кортика». И Анатолия Наумовича мама всегда называла просто Толей, и он, в свою очередь, с ее мнением всегда очень считался. И мама и теперь уверена, что дала будущему автору легендарного романа «Дети Арбата» путевку в жизнь и в свое время даже подкинула ему несколько самых острых сюжетов.
3За вычетом «возмутительно отобранного» Днепромихайловска, дедушке, учитывая его боевые заслуги, дали квартиру на улице Грановского, и, будучи наркомом тяжелого машиностроения, сам бывший слесарь высокой квалификации, он привил маме дух пролетарского интернационализма, а в это время ветреная Галя на очередной вечеринке спуталась с Цфасманом, и уже тогда это был известный на всю страну композитор легкого жанра и такой же крутой импровизатор, как и его самый близкий ему по духу товарищ. И в результате Галя от него заразилась гонореей, и, обеспокоенная состоянием здоровья своей подруги, мама ее от этой не совсем красивой болезни вылечила.
Я удивился:
– Ты… вылечила тетю Галю от гонореи?
Но мама мне потом все объяснила.
Конечно, не она сама, а врачи. Просто Галя тогда вдруг стала очень серьезно болеть, и не только одной гонореей, и благодаря бабушкиному воздыхателю товарищу Буденному (который жил на нашей лестничной клетке и когда дедушка уезжал за границу, то приходил к бабушке в гости и, сидя на табуретке, успокаивал ее свой игрой на баяне), а также дедушкиному соратнику по борьбе товарищу Ворошилову (с чьей женой Екатериной Давыдовной бабушка была очень дружна), у мамы наладились тесные связи с Кремлевской больницей, тем более что эта больница находилась у нас под боком, на той же улице Грановского, где жили только одни члены правительства, и во дворе каждого дома возле полосатой будки стоял милиционер, а в каждом подъезде в качестве вахтера дежурил с кобурой на боку неразговорчивый офицер.
Обескураженный Галиным недомоганием, Адольф, конечно, очень переживал, и, выясняя отношения, они с Цфасманом даже чуть не подрались, но по своей натуре Адольф был очень отходчивый и все Гале простил, и не совсем благородная Галя даже после выписки из больницы все продолжала вести свой разгульный образ жизни, но, невзирая на все Галины закидоны, Адольф все равно ее любил, и по его настоянию (у Адольфа была отдельная квартира) они с Галей в конце концов зарегистрировались. А потом Адольф в чем-то проштрафился, и в качестве профилактической меры его куда-то посылают на перековку, тогда ведь еще не совсем сажали, а отправляли в глухую провинцию поднимать производство, и Адольф иногда к Гале из глубинки приезжал и чуть ли не каждую неделю присылал ей продукты питания, хотя она тогда практически ни в чем не нуждалась, так как была уже таким же специалистом по прочности, как и мама. Но «сколько волка ни корми, он все равно смотрит в лес» – и, возобновив свои «пагубные привычки», Галя, в отсутствие Адольфа, стала от него снова погуливать.
4Наступает 37-й год, и побывки Адольфа неожиданно сходят на нет, а в свою очередь Галя, как под копирку с мамы, получает точно такую же директиву, и теперь она должна от своего Адика письменно отказаться; для достижения этой цели ее все в том же скоростном лифте увозят в подземный кабинет, где, аннулировав паспорт, выдают ей, как и в случае с мамой, очередной следующий, и она точно так же (во время дружественной беседы) в поддержку своему суженому передает ему в камеру предварительного заключения всю их историю любви, запечатленную в письмах и фотографиях.
Отвлекаясь от экрана, папа настораживается и, поднимаясь из шезлонга, прежде чем идти готовить маме лекарство, успевает заметить, что уже и тогда, в «старые добрые времена», Галя была «настоящая тварь» – и для убедительности повторяет эту свою оценку еще раз.
– Да. Это была тварь. Самая настоящая тварь. Да и сейчас, – все с той же настойчивостью невесело добавляет папа, – да и сейчас «эта нечистоплотная потаскуха» еще нам с тобой, Верка, покажет!
5Ну, а потом, со скорбной гримасой, чуть изменив тон повествования, продолжает свой рассказ мама (расстроенная даже не репликой папы, а не совсем красивым поведением своей подруги), наступает черед и самой Гали, и ее тоже отправляют в ссылку, точнее даже, не в ссылку, а без отрыва от коллектива ЦАГИ (как тогда говорили, в составе «шараги») дислоцируют на «вольное поселение», и задним числом теперь принято «навешивать всех собак» на знаменитого тогда Гришку Кутепова, но мама считает, что Гришка был вообще-то парень неплохой, по крайней мере, в «шараге» многие сослуживцы его уважали и, наверно, не зря в свое время его даже выбрали комсоргом, но папа тут же встрял и возразил, что этот Гришка был на самом деле «настоящая сволочь», «ведь ты же, Вера, сама, помнишь, рассказывала». И уже на поселении Галя снюхивается с молодым военпредом и живет с ним, как «обычная вольнонаемная», и только ходит отмечаться в комендатуру, и этот военпред в Галю «по уши втюхался», и когда мама в лице Климента Ефремовича пустила в ход тяжелую кавалерию и в конце концов все-таки выхлопотала Галино возвращение в Москву, то «этот мальчишка» чуть не сошел с ума и, по свидетельству очевидцев, не пережив разлуки, прямо в своем кабинете выстрелил себе в висок.
6А еще перед самой ссылкой Галя влюбилась в цаговского светилу Остославского (которого за организаторские способности в свое время ценил сам товарищ Орджоникидзе), и в производственных интересах, оставив на переподготовку в Москве, его даже не отправили вместе с «шарагой» на поселение, и уже в министерстве, как и ожидалось, он пошел на повышение, и, вернувшись в Москву, Галя его вдруг застукивает со своей родной сестрой, и чтобы Галя не переживала, мама знакомит ее с Сенечкой Вигдорчиком – уже имеющим опыт работы пионервожатым и проверенным в деле еще до маминой работы в ЦАГИ, но Остославский потом Галину сестру бросает, нет, кажется, наоборот, она его бросает сама и отбивает от жены знаменитого хирурга из военного госпиталя в Серебряном переулке на Арбате, сейчас мама, правда, уже не помнит его фамилию, а Галина сестра хоть и считалась «форменная дура», но была очень красивая, даже красивее самой Гали, и еще у Гали был брат, и тоже очень красивый и в качестве полпреда уже дослужился до чина подполковника, но потом оказался троцкистом и, когда вышел инвалидом из заключения, то, будучи еще совсем молодым, спился и умер.
7И с помощью Климента Ефремовича мама выхлопатывает для Гали возврат ее квартиры, полученной Адольфом еще до знакомства с Сенечкой, и Гале даже возвращают всю ее мебель, включая и знаменитый рояль, и в память о своем возлюбленном Галя рояль все-таки оставляет себе, а стулья решает продать маме, те самые, что теперь стоят у нас на веранде, – всего шесть штук – и все с черными коленкоровыми спинками и точно такими же сиденьями, а сами – темно-фисташкового оттенка, сейчас они, правда, уже давно обтрепались – ведь шутка ли – прошло уже почти полвека; хотя тогда и гляделись как с иголочки, но Гале они были совсем не нужны: ну, зачем ей эти стулья, когда с ней уже нет ее любимого Адика, а маме, наоборот, позарез понадобились: Наташеньке исполнилось пять лет, и мама тогда с Башкировым уже развелась, но с папой они еще не встретились, и значит, был (задумывается) как раз 37-й и стулья маме понадобились в квартиру Ивана Петровича, и еще спасибо, что бабушка успела их потом с первого захода вывезти из Ленинграда в Москву.
8И мама до сих пор не может Гале простить, что за эти «несчастные стулья» ей пришлось еще и платить. А ведь могла бы и подарить – за все, что мама ей тогда сделала: и вылечила от гонореи, и вызволила из ссылки, и выхлопотала уже совсем было уплывшую квартиру; да плюс ко всему еще и познакомила с Сенечкой.
Да и вдобавок еще сорвала с мамы какую-то «баснословную сумму», по крайней мере, по тем временам, а ведь самой Гале эти стулья достались фактически бесплатно да еще и по маминой протекции.
Но мама зла не помнит (ведь и сама она, чего греха таить, тоже не сахар!), и даже «эту вопиющую низость» своей лучшей подруги готова теперь «безвозмездно проглотить».
9А с Сенечкой у Гали тоже как-то не заладилось, потому что Сенечка оказался импотент, и у него ничего с Галей не получалось. Да и вообще он был «такой развратный, что ему всегда нужно было сразу много баб».
И я опять удивляюсь:
– Импотент и нужно много баб?
(И, отвлекаясь от экрана, папа опять настороженно хмурится, а мама как-то беспомощно улыбается.)
По правде сказать, она и сама не может этого понять, но ей все-таки кажется, что Галя от нее что-то утаивает. Но мама твердо уверена, что в этих делах Сенечка был не совсем порядочный, и по этому поводу Галя очень страдала.
10А потом неожиданно в Галину квартиру возвращается Адольф – в отличие от расстрелянного Ивана Петровича, Адольфа чекистская пуля не берет. И возвращается не один, а со своей новоиспеченной невестой – ведь Галя же сама от него отказалась – и вот Адольф нашел себе молодую подругу. И это Галю сначала просто взбесило, и она поставила перед собой цель – вернуть себе Адольфа во что бы то ни стало. И, вспомнив все ее прелести, Адольф на эту приманку клюнул. И Гале Адольф показался ужасно жалким, а над
А когда еще в 39-м году мама женихалась с папой, то Галя маму, игнорируя мамин выбор, в этом вопросе очень отговаривала.
Кто-кто, но мама могла бы себе найти кого-нибудь посолиднее. Ну, что такое папа – тьфу и растереть – ни чина – папа был старшим лейтенантом, ни научных трудов. И папа Галю сразу как-то не очень взлюбил. Потом, правда, пришлось ее, стиснув зубы, терпеть – ведь как-никак, а самая близкая мамина подруга, и когда Галя приезжала к нам на дачу, то папа тут же отправлялся за продуктами в Москву или садился на велосипед и укатывал на кладбище в Малаховку посидеть над могилой бабушки и дедушки.
12Но иногда Галя гостила у нас по несколько недель и даже ничего с собой не привозила, а аппетит у нее был (по мнению папы) ну просто зверский (и, отвлекаясь от экрана, папа показывает, во что сейчас превратилась мамина любимица: такая вот харя – изображая размер Галиных щек, папа надувает свои и для наглядности еще и обхватывает их пальцами, и такой вот бюст – изображая размер Галиного бюста, папа прикладывает растопыренные пальцы к своей груди и для наглядности еще и выдвигает их чуть ли не на полметра вперед, ну, а глаза – прямо вылитый Мао Цзэдун – изображая щелочки Галиных глаз, папа, поморщившись, дурашливо прищуривается и для изящности, все продолжая кривляться, даже как-то аппетитно зажмуривается).
Я хохочу, и, обидевшись за свою подругу, мама плаксиво, но как-то все равно понарошку, надувается и, несогласная с мнением папы, утверждает, что, по ее мнению «тетя Галя до сих пор сохранила следы былой красоты».
«Ты, Толюн, папку не слушай. Ведь папка же у нас артист!»
13А вот ко мне тетя Галя относилась с большой симпатией. И, по мнению тети Гали, «девок вообще всегда нужно только портить!»
И ей очень по душе, что у меня уже четвертая официальная жена, и ничего в этом нет зазорного, что перед самым бракосочетанием моя невеста (рассказывая ей про мои достоинства, мама имела в виду мою магаданскую Зою) поставила мне прямым попаданием фингал и в результате в ЗАГСе Гагаринского района города Москвы марш Мендельсона мне пришлось слушать в темных очках, и по этой же причине мама даже не пожелала встретиться с Зоей у бабушки Груни и, ссылаясь на свое неважное самочувствие, вообще не приехала, а папа хоть и приехал, но когда, одетую в подвенечное платье, я подвел к нему свою новую избранницу, то так и не пожелал пожать моей возлюбленной руку.
14Но в особенности тетю Галю порадовал жалобный мамин рассказ о «моих проститутках» и, в частности, о том, как еще в 68-м она (мама) выуживала меня чуть ли не из борделя и с «пьяной девкой», тоже «совершенно пьяного», везла в троллейбусе оформлять на улицу 25-го Октября бронь, и я, хоть и был под мухой, но в скверике напротив Большого театра все-таки обратил внимание, как прямо на голове у памятника Карлу Марксу устроила себе наблюдательный пункт ворона.
15А вот какая история приключилась ровно 30 лет назад, после которой мама с тетей Галей насмерть поругались, правда, потом все равно помирились, но после нее (этой не совсем красивой истории) мама теперь с тетей Галей всегда начеку, и я уж не говорю о папе.
И все из-за этого абажура, по которому сейчас ползают увесистые гусеницы и на оранжевый свет, как на огонь любви, летит и бьется насмерть самая красивая бабочка по имени опель-адмирал.
Он до сих пор еще не увял – весь этот в рюшечках и в оборочках оранжевый пенсионер-красавец – висит себе как ни в чем не бывало, и мама его до сих пор чуть ли не каждый день протирает специальной щеточкой, а папа, пока эту щеточку нашел, то объездил, наверно, пол-Москвы, правда, купил ее все равно у нас в Удельной в отделе уцененных товаров Маленковского универмага.
16А когда-то этот абажур висел на Покровском бульваре, и было это в 55-м году, как раз перед самой Наташенькиной свадьбой.
И вот примерно за неделю до свадьбы тетя Галя была у нас в гостях и ей «смертельно понравился» наш абажур, она уже, наверно, несколько лет к нему тайно присматривалась, а маме как раз были срочно нужны деньги. И они с тетей Галей поторговались, и, хотя маме тоже было «смертельно жаль» с ним расставаться, в результате она его тете Гале уступила за 200 рублей (сейчас двадцатка, но тогда на эту сумму можно было купить как теперь на тысячу; но и этого, конечно, было мало за такую «чудесную вещь»). И тетя Галя, страшно торопясь (а вдруг мама передумает!), его увезла, а мама (время поджимало) тут же купила Наташеньке на свадьбу постельное белье и плюшевые занавески, а на фарфоровый сервиз и на тумбочку под телевизор все-таки не хватало (у нас уже тогда был КВН еще, правда, без линзы). Так что пришлось еще и занимать у бабушки Лизы.
17А за два дня до свадьбы к нам вдруг в квартиру звонок – и, точно спущенная с цепи, с абажуром наперевес врывается разгневанная тетя Галя и требует вернуть ей обратно эти «несчастные 200 рублей». И маму это настолько возмутило («ведь только подумать, какое все-таки варварство!»), что папа ее (тетю Галю) с «совершенно спокойной совестью» вместе с ее «вонючим абажуром» выставил за дверь. И в результате ее (тетю Галю) даже не пригласили на свадьбу, и своими постоянными звонками она попыталась всю нашу праздничность омрачить, и чтобы не портить маме нервы, папа, в сохранение спокойствия, на время торжеств даже отключил телефон.
18И тетя Галя еще, наверно, целый месяц нам названивала и иногда даже по ночам, а потом все-таки не выдержала и в местный комитет ЦАГИ (где мама уже тысячу лет не работала, но где ее все как облупленную знали) написала на маму заявление, где очень подробно перечислила все нюансы этой «сомнительной сделки», и подчеркнула, что абажур уже старый, еще времен попа Гапона, и чуть ли не весь в клопах, и красная цена такому «сокровищу» не больше ста рублей, пускай не ста, ну ста пятидесяти или даже ста сорока. Но уж никак не двухсот. А 200 рублей – это, по мнению тети Гали, «самая настоящая спекуляция». И параллельно «этому пасквилю» прислала к маме на переговоры двух «низкопробных» подружек, которые тоже знали маму как облупленную, еще по довоенным делам и, как и следовало ожидать, очень маме завидовали. А «эти склочницы» опять врываются в нашу квартиру со своим «вонючим абажуром» (и маме даже показалось, что они его нарочно чем-то измазали) и, бросив его папе под ноги, тут же поспешно сбегают, и папа потом очень жалел, что это была не сама Галя, а так папа надел бы этот «шутовской колпак» на ее голову. И мама сейчас тоже очень жалеет, что не смогла ей «швырнуть прямо в морду» «эту несчастную двадцатку».
19И тут же следом на кафедру начертательной геометрии Галя посылает еще одну бумагу, обкатанную теперь уже в ЦАГИ и подписанную тамошним председателем месткома, где обнародует все свои «отвратительные пакости», и в результате эта бумага ложится на стол самому начальнику Академии имени Жуковского генерал-лейтенанту Волкову (и со словами «очень гнусный был человек» папа опять отвлекается от экрана). И все, конечно, понимали, что всё это – «шитые белыми нитками происки», но каково было маме, одной из двенадцати женщин-полковников на весь Советский Союз!
20И мама до сих пор хранит в своем «секретном архиве» квитанцию, где зафиксировано, что она послала «этой неблагодарной сквалыжнице» на ее домашний адрес «эти несчастные копейки», и с тех пор дружба прошедших огонь и воду пламенных подруг хоть и не совсем свернулась, но пошла как-то наперекосяк, и, как всегда, мама потом ей, конечно, все простила, «ведь сердце-то не камень», но что-то «самое хорошее и святое» оборвалось навеки, и теперь, пожалуй, уже и не склеить.
Зато папа тете Гале не только ничего не простил, но до сих пор очень доволен, что «эта подлая тварь так себя проявила».Медаль за город будапешт
В сопровождении бегущих титров хор имени Пятницкого завершает кантату о Родине, и, предваряя передачу «Спокойной ночи, малыши », на экране появляется тетя Валя.
Папа выключает телевизор и, выйдя на крыльцо, запирает веранду на ключ. Спускается по ступенькам в сад и, растворившись в темноте, исчезает… Вот, побренчав колотушкой под висящим у летней кухни рукомойником, возвращается уже из коридора и, повесив ключ на гвоздь, готовит маме лекарство. Папа вытаскивает из облатки таблетку и, разрезав на блюдце заранее приготовленный персик, подносит его четвертушку к маминым губам. Перед принятием лекарства сначала надо что-нибудь съесть.
Мама выплевывает косточку на салфетку и, проглотив таблетку, запивает ее из протянутого папой стакана. Поперхнувшись, заходится в кашле, и, постучав маму по спине, папа уходит на кухню.
Папа приносит горсть грецких орехов и придвигает еще времен Покровского бульвара миниатюрный сверлильный станок.
– Давай, Толюн-писун… налетай! – подмигивает мне папа и скармливает маме еще один ломтик.
– Все, Вера, все! – хлопает в ладоши папа. – Пора, Верунчик, спать…
Папа берет маму за локоть и бережно приподнимает. Но мама сопротивляется: когда еще доведется так пооткровенничать с сынулей!
Я закручиваю крантик, и похожий на штопор хоботок вонзается в расщелину лежащего в лунке ореха. Орех с треском раскалывается и, обнажив извилистые внутренности, разваливается на две половины.
Мама дожевывает персик и продолжает свой рассказ про орден ВЕНГЕРСКОЙ СВОБОДЫ.
…Климент Ефремович поручает маме произвести аграрную реформу, и этот хамелеон Ференц Надь для притупления бдительности вручает маме орден, а когда попытался сбежать, то его тут же поймали, но, вместо того чтобы сразу же обезвредить, проявили халатность, и между его сторонниками и сторонниками Матиуса Ракоши опять разгорается спор; и Климент Ефремович сначала был на стороне Надя и дал маме задание составить списки голосующих за национализацию земельных участков, но когда речь зашла об ответственности, то все сразу же засомневались и уклонились, и оставшейся в одиночестве маме пришлось за всех отдуваться и все подписывать самой, так ей велел этот мерзавец Надь, а сам, прежде чем еще раз сбежать, все свои полномочия передал бывшему партизану из местных крестьянских вожаков, одному из тех предателей, кто переметнулся в стан врага и выступил против национализации; а потом Надя поймали уже окончательно и расстреляли. И теперь мама понимает, почему после подавления путча уже при вышедшем из тюрьмы Януше Кадаре (после доноса мстительного Ракоши) ни ее, ни Климента Ефремовича (какое все-таки варварство!) даже не пригласили на юбилейные торжества, посвященные десятилетию Венгерской Народной Республики.
А потом нам надо было лететь в США, но я почему-то заупрямился и лететь в Америку категорически не захотел.
Я маму перебиваю:
– Кто, я?.. Я не захотел лететь в Америку?
Мама на меня смотрит и с какой-то печальной укоризной качает головой:
– Ты что, забыл, тебя еще вызывали к Левушкину…
Я говорю:
– Мамуля, мне же тогда было только шесть лет…
Мама на меня смотрит и молчит.
Тут вмешивается папа.
Он смотрит на маму и говорит:
– Ты что, Вера, того? Зачем ты впутываешь Толю! – и, повернувшись ко мне, крутит у себя возле виска указательным пальцем.
– Все, Толька, – строго замечает мне папа, – видишь, мама уже устала… Пойдем, Верунчик, пойдем попурлептикаем…
Попурлептикать (от французского пур ле пти) – это значит сходить в туалет по-маленькому. В отличие от всех остальных маме разрешается ходить в утепленный туалет, куда из бака при помощи мотора качается горячая вода.
Но мама опять сопротивляется:
– Ну, как же… я еще ходила к Микояну… и все просила… ты что, Гриша, забыл?..
И оказалось, что мама все перепутала. И к генералу Левушкину вызывали совсем не меня, а папу, и дело происходило совсем не в Будапеште, а в Тегеране, где состоялась легендарная конференция, когда товарищ Сталин дал исторический шелобан сначала мордастому Черчиллю, ну а потом и этому несчастному Рузвельту; а мне тогда было всего три года, и, чтобы я не вывалился, меня привязывали к сиденью «Виллиса» и вместе с папой возили по воинским частям, где папа был военным переводчиком, а мама продолжала свою работу над фюзеляжем; и потом папу перекинули в Иорданию, а после Иордании в Багдад, и папа там сопровождал концертную агитбригаду, и в Константинополе начальник колонны попросил папу купить отрез бостона, бостон тогда был в моде, и папа купил целый рулон, но в последний момент начальника колонны успевает перехватить представитель агитбригады.
Руководитель ансамбля песни и пляски берет папу за лацкан и так это скептически ему улыбается:
– Ну, что ты, – прищуривается, – мечешь бисер перед этой свиньей? Дай лучше, Григорий, красивую тряпочку бедному артисту!
И папа немного подумал и дал: ведь папка-то наш , как любит повторять мамуля, тоже артист.
И начальник колонны потом папе и пригрозил:
– Ну, Киновер, смотри, ты еще об этом пожалеешь!
И когда на папу затребовали в США личное дело, то этот шоферюга все потом папе припомнил и в характеристике указал его самые низменные черты – что папа лентяй, неисполнителен и вообще ненадежен . И в результате нас в США так и не послали: ни маму, ни папу, ни меня и ни Наташеньку.
Но папа об этом совсем не жалеет.
Вместо нашей семьи в Америку послали наших конкурентов. И всех членов семейства, включая и приставленную домработницу, оказавшихся, как потом выяснилось, врагами народа , в результате расстреляли.
А мама под крылышком Климента Ефремовича успешно завершила национализацию, и в 47-м году мы благополучно вернулись в Москву.Но пасаран!
1
Я сижу на диване и смотрю на папин кадык. По шее моего папы уже давно плачет подрамник. Папа рассказывает о своей молодости.
Я приехал из Ленинграда, и меня на верхней полке просифонило. И теперь больно глотать, а на губе, мешая мне сосредоточиться, наклевывается лихорадка.
В этом году папе исполнилось семьдесят пять, а мне еще только сорок два. Папа меня зачал в возрасте Иисуса Христа.
Будучи атеистом, папа относится ко мне по-божески, и я, в свою очередь, чувствуя себя как у Христа за пазухой, отвечаю папе той же монетой.
Двенадцать лет тому назад, когда я прилетел из Магадана в Москву, мама хотела мне дать ключи. Но папа заупрямился. Папа не любит, когда ключи от его квартиры попадают в чужие руки.
(Наверно, все никак не может забыть того случая: мне нужна была хата, а дача на зиму заколочена.
Сначала пили на лавочке, и после второй бутылки я все-таки решился. Возле сарая стояла метла.
Я схватил метлу и, немного подумав, развернул ее тыльной стороной. Потом разбежался и ударил по раме.
А утром соседи позвонили в Москву. Скорее всего, услышали звон разбитого стекла. А может, и видели, как я со своей возлюбленной вылезал из окна.
Обеспокоенный полученным сигналом, папа рванул на электричку и, прежде чем вызывать милицию, произвел вещественный досмотр. И по почерку зафиксированного преступления узнал своего сынишку.
Во избежание рецидива мама сделала в двух проекциях чертежи, и папа заказал складные решетки. И когда все на даче, то решетки по всему периметру дома раздвинуты. А когда уезжать, то снова сдвигаются – и на каждом окне висит замок. И теперь, если опять собраться зимой на дачу, то нужно с собой прихватить клещи.)