У Южного полюса
Шрифт:
таким образом неприятной работы в упряжке.
Зимою упряжные собаки становились злее волков. С ними
мы легко управлялись пока вдоволь было тюленьего мяса;
когда же холод усиливался и питание становилось скудным,
всякая дружба между ними пропадала. Однако в боях за хлеб
насущный не всегда победителем оставался сильнейший.
Время от времени собаки, словно сговорившись, обрекали
одного из псов на съедение, и последний бесспорно знал об
уготованной ему судьбе. Он как можно ближе держался к нашим
палаткам и домикам, при первой представившейся возможности,
поджав хвост, вползал в жилище и укрывался там. Он не
осмеливался принимать участие в тех скудных трапезах, которые мы
готовили животным из собачьего бисквита. Он худел на глазах
и казался подавленным. Другие собаки все это время
подстерегали его. Как только он оказывался в пределах досягаемости,
вся стая бросалась, чтобы напасть на него и прикончить.
Горе псу, если он не обеспечил себе пути к отступлению.
Если он пытался бежать вперед, то начиналась дикая гонка
не на жизнь, а на смерть.
Вся кавалькада уносилась в лунном сиянии через
необозримые ледяные поля, пока не превращалась в черные точки
на белом покрове. Затем и они исчезали в темноте. Иногда
слышался отдаленный вой и внезапно наступала тишина. Мы
понимали: все кончено. Когда мы, вооруженные плетью и лыжными
палками, прибывали на лыжах к месту происшествия, то
находили от приговоренного к смерти лишь разбросанные кости.
Нас особенно поражало, что в те периоды, когда один из псов
был обречен на съедение, между остальными собаками воцарялся
мир. Казалось, они сознавали, что для осуществления их злого
умысла требуется сплоченность.
Таким путем мы потеряли многих наших лучших и наиболее
крепких упряжных собак.
17 мая мы, норвежцы, отметили в новой стране свой
национальный праздник1.
Был развернут большой норвежский флаг. Все выстроились
на лыжах и совершили нечто вроде традиционного «восхождения
на гору».
Английские участники экспедиции доставили нам немало
развлечений. Срываясь на лыжах с уступа, они с быстротой
молнии исчезали далеко внизу, в снежных сугробах. Я убежден,
что именно на лыжах можно лучше всего научиться терпеливо
переносить падения и мириться с неудачами, пока не
достигнешь успеха. Как трудно было научить англичан ходить на
лыжах! «Попробуйте еще раз»,— говорили мы им всякий раз,
когда после очередного падения они в отчаянии обращались
к нам за советом.
Впервые 17 мая было отпраздновано за Южным полярным
кругом. В этот день мы предавались нашему любимому спорту,
который пробуждает у, норвежской молодежи первый интерес
к исследованию Арктики. Этот вид спорта научил норвежцев быть
настойчивыми, дерзкими, во что бы то ни стало добиваться
успеха.
Впрочем, именно в этот день разразилась такая снежная
буря, какой еще не приходилось видывать. Сани, ящики, камни,
все, что могло прийти в движение, поднялось на воздух и исчезло
в вихре снега. Железный столбик анемометра толщиной в
полдюйма был сломан натиском ветра. Большие камни барабанили
по крыше. Завихрения, которые образовались в пространстве
между домиками, были так сильны, что подхватили множество
ящиков и завертели их в снежном вихре. Над нашим маленьким
убежищем скрещивались снежные смерчи. В это же время стал
вновь слышен глухой гром от громоздящихся в бухте льдов.
23 мая снова было яркое полярное сияние, начавшееся
в 6 ч. 30 м. Оно поднялось с востоко-юго-востока к
северо-западу, пересекая зенит. За этим последовал, по обыкновению,
страшный шторм. Перед штормом и после того, как он начался,
температура воздуха повышалась примерно в той же степени,
как падал барометр: от двадцати градусов мороза
температура за несколько часов поднялась до нуля. Барографические
и термографические кривые представляли большой интерес.
Ивенсу в полдень нужно было идти снимать показания
термометра в маленькой обсерватории. Хорошо укутавшись и
надев темные очки, он выбрался через снеговую воронку наружу,
держа перед собой ветровой фонарь.
Мы открыли ему маленькую дверцу. Ветер загудел в воронке,
и Ивенс скрылся во тьме. Однако мы были спокойны, так как
считали, что он держится за веревку, натянутую между
домиками и метеорологической станцией.
По заведенному в такие дни обычаю, мы сидели за
столом, играя в карты или в шахматы; лапландцы сидели рядом
друг с другом и разговаривали между собой на своем родном
языке; они всегда так сидели и разговаривали, когда стихии
бушевали. Мы привыкли, что ежедневно тот или иной член
нашей маленькой компании уходит из домика для записи
показаний термометра и временно отсутствует. Поэтому прошло часа
три, прежде чем мы хватились нашего «Джумбо»2. (Так обычно
называли Ивенса, потому что он,был самым толстым из нас всех.)
Мы вдруг сообразили, что уже пришло время для новой записи