У Южного полюса
Шрифт:
мнение, что стальные тросы, которыми было укреплено наше
жилище, в дальнейших воздушных путешествиях послужат
канатами, чтобы пришвартовываться к земле; другие
хладнокровно замечали, что анемометр, вращавшийся на крыше с
большой скоростью, явится незаменимым пропеллером. И впрямь,
иногда казалось, что мы летим по воздуху, так как хижину чуть
заметно приподнимало над землей. Барометр упал в конце концов
до 27 дюймов3.
Самое замечательное в этих штормах было то, что, достигнув
силы урагана, ветер внезапно прекращался на 2—3 минуты.
Шум на крыше замирал, и на короткое время воцарялась полная
тишина.
В это время можно было слышать ровное дыхание лежащих
на койках людей, совпадавшее с однообразным тиканьем
барографа, вычерчивающего кривую атмосферного давления.
Но вскоре ураган возобновлялся с прежней силой.
Этот шторм тянулся до 15 июня.
В такую погоду жизнь в нашем маленьком помещении
казалась иногда невыносимой. Нам не хватало света, движения,
воздуха. Мы как бы старились на глазах друг у друга. Волосы
доктора побелели, а между тем ему едва исполнилось тридцать лет.
Он всегда был в плохом настроении. Возможно, что его удручала
также мысль о состоянии других. Как врач, он замечал
наступавшие изменения у окружающих быстрее, чем они сами.
Мелодии музыкального ящика были нам известны более чем
достаточно; весь его репертуар исчерпан до предела, и если
даже кому-либо нравилась какая-нибудь мелодия, то другой был
противоположного мнения; то, что веселило одного, раздражало
и нагоняло тоску на другого.
За сим обычно следовали нескончаемые споры и пререкания,
которые составляли по существу наше лучшее развлечение. Не
знаю, как могли бы мы перенести долгую полярную ночь, если
бы у нас не возникали эти маленькие стычки. Нас удручали
темнота и однообразие. Тишина временами стучала в ушах,
всякое нарушение ужасной пустоты и оторванности было
облегчением. Мы с доктором если только не читали книги из нашей
отличной библиотеки, то много играли в шахматы. Другие также
играли в шахматы или в карты. Лапландцы часто коротали время
за игрой, называемой «сакко»,—своего рода шахматы, с выточе-
ными из дерева маленькими изображениями палаток, церквей,
лапландок и лапландцев.
Савио и Муст играли с большой горячностью. Неизменно
возникал большой шум, когда лапландка занимала место, на
котором до того стоял лапландец, или когда с доски снималась
церковка. Передвигая фигурки с одного поля на другое, они
произносили целые заклинания. Для меня было загадкой, как
вообще могли фигуры удержаться на доске, по которой они
часто стучали в азарте.
Проигравший обычно дулся на другого в течение нескольких
дней. Они разговаривали друг с другом тогда таким тоном, по
которому, даже не зная лапландского языка, можно было судить,
что речь идет не о комплиментах.
В общем и целом из всех нас лапландцы меньше всего страдали
от темноты. Жизнь на далеком Севере приучила их к этому.
Савио отличался большим прилежанием, он сшил нам за
зиму 50 пар лапландской обуви. Хотя раньше он этим де-
лом и не занимался, но уже первый его опыт оказался очень
удачным.
Оба они смотрели на меня в подлинном смысле как на отца,
обращались ко мне на «ты», делились со мной всеми своими
радостями и горестями. Особенно общителен был на протяжении
зимы Савио. Вообще он вносил много оживления, и я никогда
не забуду сценку, во время которой Савио буквально заболел
от смеха.
Мы все надоели друг другу больше обычного и использовали
каждый предлог для взаимных попреков. И вот однажды явился
ко мне доктор в качестве депутата. Для меня это не было полной
неожиданностью; я уже обратил внимание на то, что с доктором
о чем-то совещались. Он передал мне требование членов
экспедиции, чтобы в обращении с ними я пользовался словом «мистер».
Я немедля выразил полную готовность, и доктор передал мое
согласие комитету.
И вот наступило время обеда за общим столом. Среди
десятерых человек, погребенных под снегом, господствовало слегка
торжественное настроение.
Согласно своему обещанию, я, выполняя их просьбу, широко
прибегал к желательному им обращению. На лицах подчиненных
видна была радость по поводу одержанной победы; однако,
скрывая ее, они старались не смотреть друг на друга и делали
вид, что более обычного наслаждаются сомнительными яствами
нашей кухни.
Все шло хорошо, пока я не назвал лапландца Муста
«мистером». Тогда Савио разразился громовым смехом. Он смеялся
от всей души, так, что слезы выступили у него на глазах, и
торжественная серьезность обеда уступила место обычному
благодушному юмору.
Эти маленькие происшествия служили большими вехами в
нашей жизни.
Бывали у нас и приятные вечера, когда на стол подавали грог.
Это сразу разряжало атмосферу, и я пришел к выводу, что
применение по временам грога или вина оказывает на участников