Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
увидела, что в ней хозяйничают прислуга и стража королевы! Беспорядок в
шкафах и комодах, все признаки опасного разоблачения... Ужас, которому
нет имени, овладел мною. Радостный возглас, встретивший мое появление, и
то, что о нем тотчас послали известить королеву, заставили меня опасаться и
за мою Матильду. На все свои вопросы я получила единственный ответ: им
поручено караулить меня, а не давать мне объяснения. Стражник, посланный
к королеве, тут же
было ни единой минуты, чтобы в тишине и одиночестве привести в порядок
свои мысли и обдумать поведение; прошлое, настоящее и будущее слились
перед моим мысленным взором в безумный хаос, перед которым и дыхание
Небес оказалось бы бессильно. Бледную, испуганную, бессловесную, меня,
словно преступницу, втащили в кабинет королевы, чьи пылающие щеки и
разъяренный взгляд сразу сказали мне все то, чего я страшилась. Моей страже
было приказано удалиться. Лорд Бэрли и старая леди Летимер были
единственными свидетелями этого ужасного разговора. Я едва держалась на
ослабевших ногах и не в состоянии была вымолвить ни слова. Смерть, мучительная
смерть, смотрела мне в глаза. Что говорю я — смерть? О, если бы не надо
было мне бояться худшего! Горе, оскорбление, позор — все, что может сделать
могилу еще ужаснее, обещало предшествовать ей. Воспоминания,
содержащиеся в письмах, свидетельства о моем рождении — все, чего недоставало,
чтобы подтвердить подозрения Елизаветы или удвоить ее гнев, должно было
сию минуту обнаружиться при мне. Моему взору сквозь пелену слез являлись
дорогие мне образы Матильды и Эссекса, и в эту минуту я словно увлекала
вслед за собой всех, кого любила и чтила.
Елизавета дала волю вульгарной необузданности, отличающей ее
обращение. Не было такого уничижительного, позорящего эпитета, которым она не
воспользовалась. Лорд Бэрли, понимая, что при такой безоглядной ярости
можно скорей выдать нужные сведения, чем получить их, испросил ее
позволения поговорить со мной, на что она угрюмо согласилась. На все его искусно
построенные и коварные вопросы я отвечала правдиво, оставляя в тени лишь
те подробности твоей и своей жизни, которые злоба могла бы извратить и
вменить нам в вину. Я все время ссылалась на лорда Лейстера, который
единственный, как королеве известно, владел тайной нашей судьбы.
— Ах, вот как, предательница, — сверкая глазами, вскричала Елизавета, не
в силах более сдерживать свою ярость. — Ты, стало быть, намерена хитрить и
притворяться, что не знаешь о браке твоей мерзкой сестры с этим негодяем,
которого ты так превозносишь! Это известие, за что я ему чрезвычайно
благодарна, он счел нужным сообщить мне в письме, писанном его собственной
рукой. — Она указала на бумагу, лежащую перед ней на столе. — Это говорю
тебе я, а ты изволь рассказать все остальное, или оно будет вырвано у тебя под
пыткой.
Она продолжала говорить, но я ее более не слышала. Едва дыша, онемев,
пораженная до глубины души, я словно приросла к месту, и лишь катящиеся
по лицу слезы показывали, что я не обратилась в камень. Брак лорда
Лейстера известен... подтвержден при таком стечении обстоятельств... и не
кем-нибудь, а им самим. Боже, как смешались мысли мои при этом известии!
— Говори, негодяйка! — теряя терпение, вскричала королева, чей голос
прерывался от ярости почти так же, как мой от страха. — Ты пока еще в моей
власти. Хоть этот вероломный мерзавец, которого я возвысила из
ничтожества и осыпала милостями, ускользнул со своей фавориткой от кары, ты все
еще в моих руках. Берегись, как бы тебе не пришлось ответить и
расплатиться за все!
Увы, самый безудержный гнев ее уже не смог бы усилить мою душевную
муку. Еще одно убийственное известие неосторожно вырвалось у нее: значит,
сам лорд Лейстер увидел единственное спасение в бегстве. Он исчез, и моя
сестра — это было очевидно — последовала за ним. Оба они принесли меня в
жертву, оставили без помощи и надежды, хотя на мне не было никакой вины.
О Эссекс, я вспомнила тебя в эту минуту! Твои прощальные слова звучали в
моих ушах, душу переполняло жгучее сожаление о том, что я отвергла твой
план из напрасного — да, напрасного — великодушия. Когда Елизавета
увидела, что угрозы и пристрастный допрос не властны над девушкой, чьи чувства
были, казалось, глухи к происходящему и обращены в глубину души, на нее
нашел один из тех приступов слепой ярости, которыми она была известна.
Схватив со стола большой молитвенник, она швырнула его так метко, что
попала мне в висок, и я упала, потеряв сознание.
Мне на помощь призвали дам и разрезали шнуровку, объяснив мое
состояние обмороком, так как королева предпочла умолчать о том, с какой грубой
вульгарностью выразилось ее негодование. Лента, на которой я носила то, что
было мне всего дороже, — свидетельства о моем рождении, призванные
когда-нибудь установить мой сан и место в жизни, — привлекла взор Елизаветы.
Приближенные услужливо разрезали ленту и поднесли королеве эти бумаги
вместе с пакетом, содержащим переписку между мною и Эссексом. Я