Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
сжималось и кровоточило сердце. Эссекс, бывший мне дороже всех на свете,
мой верный возлюбленный, чьим пылким мольбам, чьим великодушным
предложениям я упорно противилась, когда встревоженная мысль его
дерзостно приподнимала завесу будущего и проникала в те многосложные
опасности, что последовали за нашим расставанием... Ах, что убережет его — когда
мое исчезновение обнаружится, — что помешает ему дать волю отчаянию
попранной и обездоленной
лордом Лейстером, как могу я надеяться, что он не обрушит упреки на саму
Елизавету, а кому, единожды вызвав ее гнев, удавалось избегнуть мщения?
Безвременная гибель моего прославленного отца, благородного Норфолка,
вспоминалась мне; тюрьма, мрачная башня, эшафот, топор палача,
окровавленное тело любимого, разбитое сердце — день за днем эти образы
нескончаемой чередой проходили перед моим мысленным взором, наполняя собою
одиночество, на которое я была столь несправедливо осуждена.
Вежливое обращение и усердие прислуги давали основание верить, что и
Елизавета, и его министр все же склонны соблюдать в отношении меня
определенные правила. Однако служанка, которая осмелилась ответить на мой
вопрос, была тут же изобличена слугами, стоявшими за дверью, а найденный у
нее мой кошелек с несомненностью установил ее вину. Разумеется, я ее более
не видела, а женщины, сменившие ее, были то ли слишком осторожны, то ли
слишком несведущи, чтобы отвечать на мои вопросы, даже если бы у меня
оставались деньги для подкупа.
Некогда я была столь привычна к одиночеству, что оно вскоре утратило
бы для меня всю свою тягостность, если бы им исчерпывались мои несчастья.
Не желая, однако, увеличивать их пустыми и бесплодными сожалениями, я
потребовала для себя книг, которые подкрепили бы и развлекли мой ум,
противопоставив таким образом мудрость веков тяготам настоящей минуты.
Часть своей пищи я уделяла птицам, обитавшим в ветвях за моим окном, и
тем собрала вокруг себя бессловесных друзей, которые более, чем те высшие
существа, что позволяют себе взирать на них с пренебрежением, способны к
благодарности и всегда отвечают привязанностью на добро.
Мое дремотное спокойствие вскоре было прервано приходом лорда Бэрли.
В учтивых выражениях опытного царедворца он похвалил то смирение, с
которым я подчинилась неизбежной судьбе, высказал восхищение тем, как
мудро я использовала время своего заточения для того, чтобы развить и
обогатить ум новыми знаниями, заверил меня, что в моем устройстве и
содержании значительно превысил полученные им приказания, но что доставленное
этой ночью письмо от королевы дает ему наконец возможность вернуть мне
свободу, которой по ее повелению он меня ранее лишил. Сердце мое
возликовало от столь нежданной перемены судьбы. Но он опередил изъявление
восторга известием, которое тяжким грузом обрушилось на меня:
— Не думайте, сударыня, что снисходительность Ее Величества ни к чему
вас не обязывает. Она пожелала, чтобы вы, если вам предстоит покинуть эти
стены, сделали это как жена лорда Арлингтона.
— Пусть же тогда эти стены станут моей могилой, милорд! — в
ожесточении воскликнула я. — Позор ей, бесчеловечному тирану, за такую
снисходительность!
— Умерьте свой гнев, — продолжал он прежним невозмутимым тоном. —
После вашей дерзкой попытки ввести ее в заблуждение с помощью
подложных свидетельств о невозможном браке и сомнительном рождении, вы
должны признать, что она обошлась с вами милостиво.
— Подложных свидетельств? — язвительно переспросила я. — Но тогда
отчего она их так старательно уничтожила? Однако старания ее, милорд, были
тщетны. Взгляните с небес вы, блаженные души тех, кто населял некогда это
благородное жилище, взгляни с небес, дорогая сестра убитого Норфолка,
взгляни с небес, свято чтимая миссис Марлоу, нежная наставница наших
юных лет, и ответьте, кому мы обязаны жизнью? Но зачем призываю я их
светлые души оттуда, где получили они свою заслуженную награду, зачем
призываю я их подтвердить права, которых не может уничтожить злоба
Елизаветы? О королева Мария, дорогая мать, которой я не знала, как
подтвердила бы любовь твоя правдивость слов гонимой дочери, если бы жестокость
тирана, творя двойную несправедливость, не разлучила в заточении мать и
дитя! Соедините же нас, и вы сами увидите...
— Я не уполномочен обсуждать столь деликатный вопрос, — прервал меня
коварный лорд Бэрли. — А вы, прежде чем предаваться необузданным речам,
подумайте, сколь роковыми они могут оказаться. Над головой королевы
Шотландии меч давно уже висит на едином волоске... Теперь это зависит от
вас. Хорошо обдумайте к нашей следующей встрече, кто вы и кем станете.
Произнеся эти зловещие слова, он поднялся и вышел. Я осталась одна. Что
чувствовала я в эту минуту? Я была потрясена, уничтожена; ужас, равного
которому я не знала никогда прежде, сковал мои члены и оледенил мысли.