Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
только что спаслись. С холодной неумолимостью он отвечал, что мои
нечаянные признания заставляют его предположить, что от него еще многое скрыто,
и лишь когда я решусь быть искренней вполне, сможет он ходатайствовать
обо мне перед своей царственной повелительницей. Оторвав от себя мои
дрожащие и с каждым мигом слабеющие руки, он приказал слугам отвести меня
в комнату с решетками в конце восточного коридора. Ты, верно, помнишь эту
мрачную часть дома —
окружении деревьев, растущих здесь с незапамятных времен, само средоточие
печали. Увы, я вселилась сюда словно воплощение печали. Едва только, обещая
надежность моего заточения, задвинулись тяжелые засовы, мои провожатые
нетерпеливо поспешили прочь, чтобы увидеть остальных домочадцев, узнать
новости. Мне в этом малом утешении было бессердечно отказано. Ты, что
несла мне и делила со мной печали, была так близко, но мне предстояло
печалиться в одиночестве, и воображение бессильно было представить, все ли еще
ты пленница, как и я, или вновь сумела бежать. Как ужасны смутные
подозрения растревоженного ума, когда не имеешь ни малейшего средства хоть в
чем-нибудь увериться! Бледные проблески луны, на миг заглядывая в келью,
тут же населяли ее смутными призраками... сердце мое билось с удвоенной
быстротой и силой... всю долгую ночь из коридора доносились отдаленные
звуки шагов, но направлялись они не ко мне. Погружаясь скорее в забытье,
чем в сон, я то и дело испуганно вздрагивала, когда моего слуха достигал
слабый отзвук голоса, который казался знакомым, но умолкал прежде, чем
память могла соединить его с определенным лицом; и хотя в уме моем
теснилось бесконечное множество образов и представлений, унылая обстановка
комнаты не явила мне ничего нового в занимающемся свете дня. Я видела,
как возвращались в свои привычные укрытия совы и летучие мыши. Луч
восходящего солнца на мгновение высветил мрачные и тесные пределы моей
тюрьмы. К этому времени я изнемогла душой и телом, разум словно окутал
туман, и, пробиваясь сквозь него, перед моим взором кружились, сменяя
друг друга, мимолетные образы, пока, сломленная усталостью, я наконец не
уснула.
Через некоторое время сон мой был прерван появлением служанки,
принесшей завтрак. Ее господин, сказала она, желает знать, не терплю ли я в чем-
нибудь нужды. Он сделает необходимые распоряжения, как только я сообщу,
чего недостает для моего покоя и удобства. Я выразительным взглядом
обвела комнату и поручила ей ответить одним словом: «Всего». Женщина
смотрела на меня с сочувствием, и, решив воспользоваться благоприятным
моментом, я вложила ей в руки свой кошелек, прося лишь сказать мне, что сталось
с лордом Лейстером и моей сестрой. С невыразимым облегчением я узнала,
что обоим удалось непостижимым образом еще раз скрыться и что
великодушная дочь лорда Бэрли содержится взаперти как их сообщница. Служанку
поспешно вызвали, и я вновь осталась одна, но полученное известие и
надежда на то, что милая Роз впоследствии, быть может, пожелает облегчить и мою
участь, придали новое направление моим мыслям, и я обрела мужество
восстановить прошедшие события и заглянуть в будущее.
Мне оставались неизвестны причины, побудившие лорда Лейстера и мою
сестру к столь поспешному бегству, но, судя по всему, это был отчаянный
шаг: на его внезапность и неподготовленность указывало само их намерение
искать приюта в Убежище. А вспоминая об опасности, грозящей Матильде в
ее положении, я преисполнилась к ней горячим сочувствием, которое
собственные горести и невзгоды так часто способны заслонить. Был ли в Сент-Вин-
сентском Аббатстве хоть малый уголок, сколь угодно мрачный, который не
напоминал бы мне о чистоте, доброте и благородстве сердца моей Матильды?
И, помня о них, как могла я усомниться в том, что, по какой бы причине я ни
оказалась покинута, это произошло не по твоей воле? Поверь, сестра моя, что
первая молитва в тюрьме, обращенная мною к Господу, была о твоей
безопасности.
Когда время и одиночество вернули мне душевное равновесие и
способность трезво оценить свое положение, я не увидела в нем явной угрозы. Даже
оказавшись жертвой страхов Елизаветы и политических козней лорда Бэрли,
я все же не могла видеть в них убийц и злодеев, а если так, то заточение было
единственное, чего мне следовало опасаться, и даже оно могло оказаться
недолгим, поскольку, несомненно, было и беззаконно и несправедливо. Ничья
злоба не могла обвинить меня в ином преступлении, кроме того, что я дочь
королевы Шотландии, но то была роковая правда, о которой Елизавета рада
была бы забыть, но которую никогда бы не пожелала обнародовать. Поэтому,
решившись терпеливо перенести наказание, которому меня столь
незаслуженно подвергли, я надеялась, что со временем смогу, ничем не запятнав себя, за-
нять подобающее мне положение. Дабы укрепить мой слабеющий дух, я
обратилась к примеру той, что подарила мне жизнь, и, быть может, смогла
бы сравниться с нею в стойкости, если бы не лелеемая мною мука, от которой