Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
как она убеждена, что единственная причина его мятежных действий
заключается в вас, то лишь избрав себе в мужья другого, вы можете спасти Эссекса
от искупления этих действий на плахе. Питая к нему сердечную слабость,
Елизавета все еще стремится сохранить ему жизнь. Признаюсь, по моему
крайнему разумению, самое надежное средство — самое лучшее...
— Ах, нет! — воскликнула я, мгновенно проникшись доводами, которые он
так искусно выстроил. — Пусть
ведомо милосердие — так я ли обреку его на смерть? Я ли лишу мир
несравненного украшения оттого лишь, что мне не дозволено владеть им? Я более не
потревожу ее сновидений. Я более не украшу его снов. Что значит имя,
которым я буду зваться те немногие дни, что остались мне в этом безрадостном
мире? Скажите мне, милорд, чем я могу спасти его?
— Те же причины, что побуждают королеву разлучить вас с графом
Эссексом, — заговорил коварный Бэрли, — не позволят ей выбрать вам в мужья
всякого другого человека, столь же честолюбивого и решительного. Но так
как она не имеет намерения совершенно унизить вас браком, то вестником ее
воли ко мне послан лорд Арлингтон. — Я содрогнулась при этом
невыносимом для меня имени. — Его ограниченные способности — одна из причин, по
которым выбор королевы остановился на нем: в них — залог ее безопасности.
Другая причина — его титул и состояние, поскольку этих благ она не
намерена вас лишать. Вы становитесь его женой, или он тотчас возвращается, и его
возвращение означает казнь Эссекса.
Моему рассудку — слабому, не окрепшему после болезни — недоставало
твердости, чтобы вникнуть во все причины и обстоятельства, направляющие
мои поступки. Увы, я не в силах была видеть свою судьбу иначе, чем
неразделимо переплетенной с судьбой моего возлюбленного. Повинуясь
великодушной безоглядности сердечного порыва, столь мне знакомой, он навлек
опасность на свою честь, свободу и жизнь. Быть может, эта опасность и
преувеличена (подсказывала мне осторожность), но — о! — если нет, если, побуждаемая
страхом и яростью, Елизавета пошлет его на плаху, как некогда моего отца за
преступление не более тяжкое... Моя израненная душа не в силах была
совладать с этой мыслью. Я вновь впала в беспамятство и бред. Фантазия наделяла
видимыми образами все лживые доводы, мне представленные: то и дело я
видела перед собой избранника моего сердца, судимого, приговоренного,
казненного; я орошала слезами обезглавленное тело, для меня по-прежнему
прекрасное, и лишь с трудом могла поверить, когда сознание мое прояснялось,
что он еще жив и судьба его еще зависит от моего решения.
Лорд Бэрли, не забывая о данном ему бесчестном поручении и устав
выполнять свои обязанности тюремщика, воспользовался болезненным
состоянием моего рассудка, чтобы добиться от меня покорности воле Елизаветы.
Меня освободили из заточения, и в присутствии капеллана и всех обитателей
дома лорд Арлингтон был мне торжественно представлен, контракты
подписаны, и совершилась краткая брачная церемония, во время которой я в
слезах перебирала в уме мысли, далекие от происходящего.
* * *
Обвенчанная, погубленная, уничтоженная, несчастная хозяйка пустынного
великолепия, где мой мысленный взор всюду различал следы священного
присутствия тех, кого нет более на свете, я знала в сердечной муке одно лишь
утешение: «Я умираю, чтобы Эссекс жил, я тяжко вздыхаю, чтобы он мог
дышать полной грудью». О эти вздохи! Казалось, они наполняют мраком и
скорбью самый воздух, в котором они растворялись. Лорд Арлингтон молчаливо
терпел это, не имея достаточно ума, чтобы или заглушить в душе своей
сожаления, или предаться им вполне. Наши мысли никогда не соприкасались, и
лишь поэтому я не ведала о катастрофе, которая, когда открылась,
сокрушила меня. Увы, сестра моя, по изощренной жестокости своей гонительницы,
наша мученица-мать взошла на эшафот едва не в ту самую минуту, когда я
опорочила тебя и себя, дабы спасти ее. Этот завершающий удар в череде
страданий и бед оказался слишком тяжел для моего рассудка: опасения и несчастья
следовали друг за другом с такой быстротой, что краткие промежутки между
ними лишь делали каждое новое еще более мучительным. За один краткий
месяц я была обманута, опозорена, принесена в жертву. Слезы горькой
жалости к себе смешивались со слезами дочернего долга и любви. Мысль об
Эссексе, неизгладимо запечатленная в моем сердце, удваивала тяжесть
страдания. Между тем лорд Арлингтон возвратился ко двору, и одиночество
принесло мне некоторое облегчение.
Я была оторвана от всех, с кем дотоле связывали меня узы природной
склонности; я дышала, но не жила; и глубокая меланхолия, завладевшая
моим рассудком, проникла мне в кровь, отравив ее. Чувства мои, в странном
помрачении и беспорядке, часто являли мне события и предметы, никогда не
бывшие, бесследно вытесняя те, что повседневно проходили перед моим
взглядом. Порой я замечала крайнее удивление слуг, когда заговаривала об