Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
но рост и осанка его были величавы, фигура мужественна. В красоте лица
была лишь малая доля его очарования — казалось, сама добродетель отражается
во всех его гармоничных чертах, избавляя наблюдателя от труда
распознавать его характер — он открывался с первого взгляда. В его мужественном
голосе мужская твердость соединялась с проникновенностью, свойственной
нашему полу. При виде его смутная череда печальных воспоминаний
пронеслась передо мной
позабыла о том, что он обращался ко мне, и продолжала взирать на него в
молчании. Время от времени я обращала к небесам взор, застланный слезами,
которые не переставало струить мое сердце, и вновь возвращалась к нему
взглядом. Благожелательный Генрих, в чьей натуре сострадание всегда
преобладало над иными чувствами, взволнованный столь загадочным поведением,
почти забыл о моей дочери, целиком поглощенный моим состоянием. Заметив
мою злосчастную хромоту, когда я попыталась встать, он немедленно счел ее
следствием случившейся катастрофы, и мне едва удалось разубедить его. Со-
зерцая возвышенную душу, отраженную в его лучезарном взоре, какие
потоки слез проливала я, думая о том, что, обладай его отец половиной
достоинств своего сына, я могла бы сейчас быть окружена любовью, почтена
законным саном; не знала бы ни вдовства, ни горестной судьбы, ни печали! А моя
мать!.. Несчастнейшая из родительниц и королев, и о тебе проливала я слезы
в эту незабываемую минуту!
Почтительность к незнакомым людям побудила принца сдержать
любопытство, которого не могло не пробудить мое поведение, но, узнав от слуг
мой титул, он обратился ко мне сообразно ему и настоял на том, чтобы
сопроводить нас домой. Я уже поняла, что придворный, которого я увидела
одновременно с принцем, был виконт Рочестер — презренный королевский
фаворит, чьим единственным достоинством была красота. Явная холодность моего
обращения удержала его от дерзкой фамильярности, которую я в нем
заметила, и вынудила откланяться, как только мы добрались до дому.
С каким глубоким и тайным восторгом душа моя приветствовала
Стюарта, достойного носить это имя, прославленное в веках! Принц, казалось, был в
восхищении от нового знакомства. Мягкая сдержанность моей дочери,
румянец, расцветающий все ярче на ее щеках, тихий звук ее мелодичного голоса,
когда вежливость заставляла ее отвечать принцу, под чьим оживленным
взглядом она часто потупляла глаза, являли моему ликующему сердцу все
приметы той страсти, что одна только и может искупить приносимые ею
страдания. Поток радостных впечатлений, новых для моей дочери и почти
позабытых мною, сообщил веселье и приветливость часу, который Генрих провел
у нас и после которого удалился с явным сожалением.
Из этой случайной встречи возникло знакомство, уже через несколько
дней перешедшее в дружбу. Отличая принца и вследствие присущих ему
достоинств, и в силу родственных уз, тайно связывающих меня с ним, я с
нежной радостью видела, как бережно хранит он зародившуюся в нем склонность
к моей дочери. Однако душевное благородство не позволяло ему принять на
себя обязательства, которые он не видел возможности исполнить, и потому к
ней он обращался исключительно через меня. Я же, зная, что в моей власти
доказать, что она достойна даже такого возлюбленного, положилась на
судьбу, заботясь лишь о соблюдении разумной осмотрительности.
Зная, что до сих пор Генрих общался с очень узким кругом людей, я
понимала, что, расширив этот круг, он непременно привлечет пристальное
внимание к тем, кого отметил своей благосклонностью. Дабы предупредить
злоязычные пересуды, я отвела время посещений принца для верховых прогулок
моей дочери. Его слуги, всякий раз видя, как она выезжает на прогулку,
недоумевали, что привлекает их царственного господина в слабой и больной
женщине — вдове лорда Лейстера. Секрет же состоял в простой привязанности.
Генрих с ранних лет привык встречать всяческие изъявления преданности, но
не сердечного участия, и обладал слишком большой душевной тонкостью,
чтобы не ощутить своей обделенности, не зная, как ее восполнить. Душевно
ценя то истинное уважение, что я питала к нему, находясь под впечатлением
моего ума, моих манер и моего облика, подозревая некую тайну, желая
заслужить мое доверие, он лишь с помощью собственной искренности старался
расположить меня к ответной. Медленно и постепенно решился он поведать
мне те сожаления и тревоги, от которых никого не избавят ни щедрость
природы, ни благосклонность судьбы. Он часто жаловался на опасную честь —
быть первенцем в семье, ибо это отличие стоило ему всех остальных.
Отделенный от родителей едва ли не с младенчества, окруженный корыстными
льстецами, которые стремились войти в милость к королю, пристрастно
представляя и ложно толкуя перед ним поступки сына, он вырос без любви и
заботы и видел, что те нежные чувства, на которые от рождения и он имел права,
постепенно целиком сосредоточились на том сыне, который не внушал