Убежище, или Повесть иных времен

Ли София

дождаться, когда проект королевских министров, подобно многим другим

таким же, дискредитирует себя, и воспользоваться моментом, чтобы заключить

и обнародовать брак, который должен был положить конец всем нашим

опасениям и осуществить все наши надежды.

В эти дни я с огорчением замечала, как крайняя робость характера моей

дочери пересиливает живость, присущую ее возрасту, и смутными

предчувствиями омрачает те минуты, которые под влиянием любви

и надежды могли

бы быть счастливыми. Принца Уэльского отличала мужественная твердость,

с которой он всегда разумно и трезво оценивал предстоящее испытание, а

затем спокойно встречал его лицом к лицу. Я желала дать столь благородной

душе безупречную подругу и, с беспокойством глядя в будущее, порой

думала, что может настать день, когда робкое сердце моей Марии будет трепетать

в беспричинной тревоге рядом с сердцем правителя, обремененного

множеством забот и стремящегося на время забыть о них в ее обществе. Но я видела,

что все мои ласковые предостережения привели лишь к тому, что дочь стала

скрывать в сердце своем все те чувства и переживания, которые я так много

лет была счастлива разделять с нею.

Наступила осень — время обычных королевских поездок по стране. Принц

не мог уклониться от обязанности сопровождать Отца, но медлил с отъездом.

Пробыв в нашем обществе один лишний день, он поспешил догонять короля,

которого должен был принимать в Вудстоке. Оттуда он написал мне, жалуясь

на усталость и апатию, но с обычной для него трогательной зг бот ой извещая

о том, что ведет переговоры о покупке замка Кенильворт в надежде, что там

для меня вновь наступят золотые дни, подобные тем, память о которых до

сих пор была мне отрадна.

Увы, дни, что он озарил собою, быстро приближались к концу! В первый

же визит, который он нанес мне по возвращении, меня до глубины души

поразила перемена в его наружности — непостижимо было, как мог он так

похудеть и побледнеть за столь краткий промежуток времени. Вся его радость,

выказанная при встрече, не в силах была убедить меня, что он весел и

благополучен, но, видя, что он уклоняется от моих вопросов, и опасаясь тревожить

его без нужды, я постаралась подавить в себе материнскую тревогу, которую

все его заверения, что он здоров и счастлив, не могли рассеять. Я видела, что

та же мысль не дает покоя моей дочери: хотя она ничего не говорила, мне

было очевидно, что она часто плачет, оставаясь одна.

Вечера сделались слишком короткими и сырыми, и я не могла более допу-

стить вечерних посещений принца. Я готова была скорее подвергнуть себя

любой опасности, открыто принимая его, чем рисковать его здоровьем из

неразумной осторожности. Увы, забота моя была тщетной. Стремительное

разрушение здоровья принца Генриха становилось очевидным даже для

стороннего взгляда. Его прекрасные глаза, некогда полные огня, теперь выражали

лишь печальную усталость; юное лицо, которому каждый день должен был

бы прибавлять яркости румянца, становилось все бледнее и изможденнее. Он

уже не мог скрыть, что болен. Ах, это терзало мою душу! Мне было горько

при мысли, что бесценный предмет заботы — его здоровье — был доверен

слугам (какие бы звания они ни носили), а не матери, не сестре: то, что

почиталось первейшей и естественнейшей обязанностью во всех сословиях, было, по-

видимому, несовместимо с королевским достоинством. О Генрих, бесконечно

дорогой юноша! Даже сейчас я готова винить себя за то, что не оказалась

более достойной того нежного имени, которым твоя сыновняя привязанность

так часто одаряла меня, и не презрела ради тебя все условности. Рабы

всевластного обычая, мы слишком часто подчиняем свои действия суждениям

праздной толпы, чьи самые щедрые восхваления не заглушат для нас единого

упрека этого непогрешимого наставника — нашей совести.

То ли не веря, что тайный недуг подрывает его здоровье, то ли не

придавая этому значения, принц продолжал свои обычные мужественные занятия

и забавы, пока они не сделались для него непосильны. Я вновь стала

убеждать его прибегнуть к помощи врачей, и он пообещал уделить внимание

своему здоровью, как только его сестра и курфюрст уедут. Ему надлежало

присутствовать на их бракосочетании в Лондоне, и накануне отъезда он нанес

нам прощальный визит. Быть может, под влиянием мысли, что эта наша

встреча будет последней, он бросился в мои объятия и залился слезами —

впервые за все время, что я его знала. Ответные слезы хлынули из моих глаз.

Сердце сжалось невыразимо глубокой скорбью. Генрих овладел собой

прежде меня. Он был опечален отсутствием моей дочери, которой в этот час не

было дома. Он вздохнул, погрузился в короткое раздумье и, очнувшись от

него, сказал со слабой улыбкой, что ему «скорее следует порадоваться ее

отсутствию». Он еще раз вздохнул и, немного помолчав, вновь заговорил тихим,

нетвердым голосом:

— Не горюйте так, матушка (я по-прежнему буду звать вас этим именем,

которое вы можете справедливо оспаривать у той, что родила меня, ибо кто