Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
никаких сведений о нем — власти же я, увы, не имею. Если когда-нибудь он
попадет ко мне в руки, поверьте — он будет возвращен Вам тем, кто неизменно
горячо молится о Вашем счастье».
Это необъяснимое письмо пробудило все мои дремлющие чувства и
мысли. Почему мой отъезд за границу избавляет человека, со мною не
связанного, от крайне тревожных опасений? Почему он так торопит меня с отъездом?
Поскольку скорее гордость, чем осторожность, побуждала
страну, где я могу безбоязненно заявить о всех своих правах, план этот был
теперь отвергнут мною по той же самой причине, которой поначалу был
продиктован. Тайны всегда были мне не по душе. Твердо решив выяснить
причины, стоящие за советом Мэррея, я распорядилась прекратить все
приготовления к отъезду и снова спокойно обосновалась в своем доме, намереваясь
встретить бурю, если она действительно грянет, а не искать спасения в
постыдном бегстве.
Я еще раз написала сэру Дэвиду, уведомляя его о своем нынешнем
решении и его мотивах и настаивая на том, чтобы он подробно сообщил мне о
причинах, побудивших его дать мне совет столь странный и таинственный... Как
возросла моя нетерпеливая досада, мое любопытство и возмущение, когда
пришел его ответ!
«Восхищаясь Вами, узнал я, сударыня, о Вашем решении, которое, хорошо
зная Ваш характер, мне, вероятно, следовало предвидеть, но мнение мое
остается неизменно, и при обстоятельствах не столь крайних я не решился бы
раскрыть причины, на которых оно основано. Но соображения приличия и
щепетильности отступают перед Вашей волей и перед опасностью положения.
Однако я не считаю возможным доверить эти причины бумаге. Решитесь ли Вы
принять меня в полночь? На этот случай я буду поблизости от ворот Вашего
дома, но будьте осторожны в выборе провожатого для меня, ибо моя жизнь,
более того — Ваша жизнь зависит от того, чтобы не возникло ни малейшего
предположения, что между нами когда-либо была тайная переписка или
беседа».
Как взбунтовалась моя гордость при этом непонятном письме! Мне —
унизиться до тайных действий! Оказаться перед угрозой позора! Неведомая мне
опасность, которая, по его утверждению, подстерегала меня, оставила меня
совершенно равнодушной — так возмутилась душа моя предполагаемым
обвинением в бесчестии! Несколько раз я решалась прервать сношения с Мэрреем
и предоставить скрытой угрозе обнаружить себя в последующем ходе
событий, но любовь к дочери пересилила мое негодование, неотделимое от
сознания своей правоты, и я сдалась на доводы осторожности и приготовилась
принять Мэррея. Приученная ко всякому страданию, я не привыкла краснеть
перед кем бы то ни было.
Мой возбужденный разум в недоумении перебирал множество
предположений, не останавливаясь ни на одном. Порой я думала, что вся
осторожность принца Генриха оказалась недостаточной и король из какого-нибудь
потерянного или утаенного письма узнал о привязанности своего сына к нам и о
надеждах, на ней основанных, но даже тогда я не представляла, чтобы
опасность угрожала моей жизни; еще менее могла я увидеть смертельную
опасность для себя в том, что его открытие, простираясь далее, коснулось давней
тайны моего рождения. Погруженная в нескончаемые, смутные и тревожные
догадки, я не знала, как дождаться необычного условного часа, когда им
предстояло разрешиться.
Чувствуя по собственному своему опыту, каким ужасным потрясением это
должно стать для моей дочери, и все еще утешая себя надеждой, что
неопределенная опасность — лишь плод угнетенного состояния духа человека,
близкого Генриху, я решила дождаться полуночной беседы с ним, прежде чем
поведаю моей Марии нечто сверх того, что она уже поняла из моих
переменившихся планов отъезда из Англии. Но поскольку, увидевшись с ней, мне
пришлось бы все объяснить (ибо я не могла надеяться скрыть от нее те чувства,
от которых румянцем возмущения пылали мои щеки), я послала сказать ей,
что испытываю жестокую головную боль и надеюсь успокоить ее сном, и при
этом передала ей новую книгу, которая ее живо интересовала, и про себя
понадеялась, что книга целиком займет ее внимание в этот решающий час.
О, как ложны, как ошибочны чувства, которые усваиваем мы в общении с
миром! Природою установлено, чтобы стыд был спутником вины, но
самовластный обычай разорвал эту связь и нередко повелевает стыду
сопутствовать добродетели. Я едва смогла решиться узнать, какое преступление
вменяется мне в вину, едва могла невозмутимо встретить взгляд
благожелательного человека, отважившегося предостеречь меня от непредвиденной
опасности. Мой разум лишь большим усилием подчинил себе это неблагородное
побуждение.
Достойный Мэррей в равной степени ощущал неловкость и своим видом
благородного смущения, с которым предстал передо мной, мгновенно вернул
мне спокойствие и уверенность в себе. Его траурный наряд и слезы,
выступившие на глазах при имени его покойного высокородного господина, вызвали