Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
наслышан. Поэтому завтра вечером он намерен посетить дом лорда Сомерсета,
откуда пошлет за мной и моей дочерью, и надеется, что к тому времени уже
сумеет назначить день моего официального признания с соблюдением
должного уважения к памяти и чести своей матери. После этого он сможет
доставить себе радость создать для меня такие условия существования, которые
помогут мне забыть обо всех постигших меня несчастьях. Эти несчастья уже
были забыты мною при
откланялась с чувством глубочайшей признательности, пылая нетерпением сообщить
благословенное известие моей Марии, и, поскольку король не предложил
возвратить мне бумаги, я сочла за благо оставить их в его руках, а не
подтверждать того сомнения, которое могло возникнуть у него вследствие моего
долгого молчания: сомнения в том, что я всецело доверяю его чувству чести.
Я поспешила в Ричмонд и сообщила об этом поразительном, этом
счастливом событии своей дорогой девочке. Сотни раз я прижимала ее к своему
ликующему сердцу, чувствуя, что каждый мой порыв восторга удваивается ее
живым откликом. С нежностью она разделила мою радость и ласково
улыбалась заботам, в которые я погрузилась, чтобы убрать и украсить ее к
завтрашнему торжественному представлению. Помня, однако, что король рабски
привержен ко всем внешним условностям, я сочла нужным придать
дополнительный блеск ее красоте всеми доступными богатству средствами. Одев ее во все
черное, я вызвала бы у Иакова лишь самые печальные мысли, поэтому я
решила несколько скрасить ее траур прихотливым изяществом. Лиф ее платья
черного бархата, открывающий грудь на французский манер, с полукруглым
воротником из роскошного кружева превосходно подчеркивал ее стройную
талию и белизну кожи. Нижняя юбка из белого атласа внизу заканчивалась
фестонами черного бархата с густой серебряной бахромой. Более широкая
верхняя юбка со шлейфом из серебристого муслина с черной вышивкой
ниспадала поверх атласной и через равные промежутки была поперечными
складками собрана к талии жемчужными нитями, а книзу оттянута зубцами
под тяжестью черной бисерной бахромы и граненых алмазов. Широкие
рукава из того же серебристого муслина были стянуты у локтей нитями ониксов с
гранеными алмазами, оставляя руки открытыми и лишь украшенными на за-
пястьях такими же браслетами из ониксов и алмазов. Ее пышные
каштановые волосы, природными кудрями ниспадавшие ниже талии, не нуждались в
украшениях, но, не желая тщеславно выставлять их напоказ, она надела
белую атласную шляпу с узкой тесьмой черного бисера и пышными перьями.
Этот великолепный наряд, на украшение которого пошли драгоценности,
унаследованные ею и от отца, и от Ананы, по счастливому совпадению,
оказался моей Марии более к лицу, чем все ее прочие наряды. Любящее
материнское сердце предвкушало впечатление, которое она непременно должна
была произвести на своего дядю, и на ее сияющей красоте основывало свои
счастливейшие надежды.
Ах, кто бы мог подумать, что этот блеск и великолепие предшествовали
самым бедственным минутам в моей жизни, что бесчеловечный тиран
предоставил рукам несчастной пышно украсить событие, которое ей потом
предстоит горько оплакивать до конца дней.
В назначенный час за нами приехала закрытая карета в сопровождении
подобающей свиты, и поскольку король пожелал, чтобы я не брала с собой
собственных слуг, я беспрекословно повиновалась и даже ни словом не
обмолвилась о том, куда направляюсь. Мы ехали долго, но я, погруженная в
размышления о предстоящей встрече и о своей милой спутнице, не
чувствовала, как идет время. Моя дочь наконец заметила, что дорога оказалась
длиннее, чем она ожидала. Я выглянула в окно кареты, но было слишком темно, и
я лишь смогла разглядеть, что свита наша увеличилась. Я окликнула слуг, и
один из них, подъехав ближе, на мой вопрос почтительно ответил, что король
задержан делами в Лондоне, куда они и спешат по его приказанию. Ответ
успокоил нас, и я попыталась вернуть потревоженные мысли в обычное русло,
обратившись в беседе к нашим планам на будущее. Однако мы ехали с такой
быстротой, что должны были, как мне казалось, уже приблизиться к
Лондону, когда я вдруг увидела, что мы проезжаем совершенно незнакомую
деревню. Мое удивление возросло, когда дочь вдруг порывисто обняла меня и, не
сразу поняла ее слова — при свете, падавшем из окна одного из домов, она
увидела, что нас окружают вооруженные солдаты. Не успели мы оправиться
от вызванной этим тревоги, как по внезапному подъему дороги и гулкому
стуку копыт поняли, что проезжаем подъемный мост, после чего карета
остановилась. Выйдя из кареты, я обвела взглядом просторный и мрачный
внутренний двор, где на расстоянии друг от друга стояли несколько стражников, но
не было ни огней, ни пышного убранства, ни слуг — ничто не указывало ни на
королевский визит, ни на жилище королевского фаворита. Мрачные
переходы, по которым нас повели, более приличествовали тюрьме, чем дворцу.
Когда мы оказались в пустой комнате, чудовищная, несомненная истина