Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
на ее и на моем здоровье.
Наконец случилось так, что я увидела на привычном посту часового, чье
лицо выразило жалость и любопытство. Я устремила на него пристальный и
значительный взгляд. Не изменяя положения руки (в которой всегда носила с
собой алмаз для этой цели), я разжала ладонь, и солдат, как я того и хотела,
увидел драгоценный камень. В ту минуту, когда Дэнлоп отпирал двери, я
быстро обернулась к часовому, и он отрицательно покачал головой.
то, что он меня понял, ободрило меня и оживило мои надежды, ибо сам побег
не казался мне более неосуществимым, чем поиск помощника. В продолже-
ние недели я более не видела этого часового, но потом убедилась, что очередь
его дежурства наступает регулярно. Обдумывая множество планов, я
чувствовала, что отсутствие пера и чернил делает их неисполнимыми, как вдруг я
нашла замену этим необходимым предметам. Из середины одной большой
книги, бьюшей в нашем безраздельном пользовании, я вырвала несколько
печатных страниц, а из конца ее — одну чистую, на которую нашила нитками
вырезанные из текста слова, с предельной ясностью передающие то, что я хотела
сказать. «Помоги нам бежать, и мы сделаем тебя богатым человеком» —
такова была суть этого необычного, но важного послания. В подтверждение своей
способности выполнить это обещание я завернула в письмо алмаз немалой
ценности, надеясь, что судьба позволит мне на миг обмануть внимание моих
стражей, но, увы, Дэнлоп не только не ослаблял своей бдительности, а,
напротив, постоянно усиливал ее. Те два человека, что следовали за ним в саду,
теперь сопровождали нас до самой моей двери, оставаясь следить за мной, пока
Дэнлоп отпирал замок. При таких обстоятельствах ни малейшее мое
движение не осталось бы незамеченным, а я опасалась пробудить самое отдаленное
подозрение, чтобы наше содержание не ужесточилось. И все же появился
один добрый знак. Солдат, на котором я остановила свой выбор, явно понял
меня. Я видела, как всякий раз взгляд его устремлялся к моей руке, словно
ему не терпелось перенять ее содержимое в свою руку, и я не теряла
надежды, что когда-нибудь это удастся, как вдруг непредвиденное событие разом
уничтожило все мои надежды и погрузило меня в глубочайшую скорбь.
Я всегда считала минуты до возвращения дочери и, лишь веря, что воздух
и движение необходимы для ее здоровья, была в состоянии переносить ее
отсутствие. Что же сталось со мной, когда однажды я обнаружила, что ее
прогулка необычно затянулась! Я пыталась внушить себе, что своим страхом
лишь накликаю опасность. Но прошло уже вдвое больше обычного времени.
Я не отваживалась задавать вопросы, чтобы не навести своих тюремщиков на
мысль, которая пока еще не приходила им в голову. Проходил час за часом,
но Мария не возвращалась...
О Боже, сейчас, когда моя слабая рука воскрешает прошедшее, силы
покидают меня под гнетом той тоски, что бездонной пропастью разверзлась
передо мной в миг, когда я оказалась так жестоко разлучена с дочерью. Все
горести, которыми изобиловала моя злосчастная судьба, представились мне едва
ли не мирными радостями в сравнении с этой бедой. Хотя буйство каждой
житейской бури уносило прочь бесценные сокровища, все что-то оставалось,
к чему могла я прильнуть измученной душой. А эту единственную
драгоценность, последнее сокровище из всего моего былого богатства, и оттого еще
более дорогое сердцу, еще более бесценное, поглотил губительный,
предательский штиль в тот миг, когда я не подозревала об опасности. Сердце мое
помертвело, я ничего не различала вокруг себя, не в силах была пожаловаться;
стеснившееся в груди дыхание прерывалось. Душа моя застыла в безмолвной
муке, более ужасной, чем самое бурное исступление страсти; казалось,
каждый волос на голове острием вонзается в мой беззащитный мозг; холодные
капли пота сбегали по вискам, в которых слабо отдавались замирающие
удары сердца... Когда передо мною предстал Дэнлоп, я не поднялась с пола, не
произнесла ни звука и лишь обратила к нему взгляд, который тронул бы и
сердце дикаря. Не в силах вынести горестное зрелище, он отвел глаза и
протянул мне королевский приказ, выразив при этом глубокое сожаление о
мучительной обязанности, возложенной на него. Поданный приказ пробудил
мои оцепеневшие чувства: я возмущенно разорвала его в клочья; негодование
вернуло мне дар речи, и я стала жалобно призывать свою Марию — ничто не
в силах было заглушить или умерить мою муку. Я горько упрекала Дэнлопа
за то, что он вырвал невинное и прекрасное создание из материнских
объятий, чтобы отдать в руки убийц. Напрасно он утверждал, что неспособен на
такое злодеяние и действует по приказу короля, напрасно заверял меня, что
она лишь переведена в другие покои, живая и невредимая. Душа моя
отказывалась верить. «Мария, Мария, Мария!» — только это повторяли мои
немеющие губы, твердило мое безутешное сердце.
Боже! Какое одиночество последовало за этим! Пища, свет, воздух, самая
жизнь сделались для меня тошнотворны и непереносимы.