Убежище, или Повесть иных времен
Шрифт:
имени — значит, никакая надежда не загублена утратой его. Разве не вы
повторяли мне, что благородный ум в себе самом находит все для себя необходимое?
Так поднимемся над жизненными невзгодами: время скоро успокоит наши
души, разум примирит нас с трудностями, а религия возвысит над ними. Так
не печальтесь же обо мне, дорогая моя матушка, — заключило мое
сокровище, ласково улыбаясь сквозь слезы. — Для меня никогда не будет тюрьмой то
место, где находитесь
любви.
О, добродетель, как величаво твое явление, когда тебя возвышает
великодушие! Когда я увидела, как стойко переносит бурю этот полураскрытый
бутон, я устыдилась того, как сама поникла перед ней. Услышав, как моя дочь
со спартанским мужеством применяет к своему положению те благородные
правила, что я старалась — и не напрасно — запечатлеть в ее душе, могла ли я
не извлечь пользу из тех принципов, что сама внушила ей? Из моего
восхищения ею родился тот чистый и возвышенный героизм, что мгновенно
побеждает человеческие слабости, смиряет бурные страсти и, даря нас ясным
пониманием своей судьбы, позволяет бороться с нею.
Тут я припомнила, что, с любовной гордостью украсив наряд дочери всеми
ее драгоценными алмазами, я — сама о том не ведая — собрала огромные
средства для подкупа наших тюремщиков; они же не могли предположить,
какими сокровищами мы располагаем, так как по причине холодной погоды
я закутала дочь в просторный плащ на меху. Я поспешила сорвать с ее
роскошного платья самые дорогие из украшений и спрятать их. Ах, с каким
трудом я удерживалась от слез, как болело мое сердце при воспоминании о
чувствах, с которыми я наряжала и украшала ее!
Едва успели мы принять эту благоразумную меру, как вновь появился
человек, о котором я уже упоминала. Он был молод, недурен собой, имел вид
честный и почтительный, что несколько расположило меня к нему, даже
несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, сопутствующие нашей
встрече. Наши лица в эту минуту были спокойны, наши решения приняты.
Пришедший, казалось, был удивлен и этой переменой, и красотой моей дочери,
чей роскошный, хотя и являвший взору некоторый беспорядок, наряд также
привлек отчасти его внимание. Он был польщен нашей вежливостью и
заверил нас, что будет рад предоставить нам все удобства, совместимые со
строгими распоряжениями короля, а сейчас, с нашего позволения, познакомит нас с
нашим новым жилищем. Достав ключи, он отпер двойные двери в дальнем
конце помещения, в котором мы находились, и провел нас в опрятную и
весьма просторную комнату. Хранение ключей, как он сообщил, поручено было
ему одному, поэтому, если склонность или потребность побудит нас перейти в
другой покой, стоит только тронуть указанную им пружинку, как он тотчас
явится и отопрет дверь, разделяющую комнаты. Цель этих
предосторожностей была очевидна: они исключали для нас всякую возможность привлечь на
свою сторону кого-нибудь из женской прислуги, так как все хозяйственные
обязанности должны будут исполняться в одной комнате, пока мы будем
находиться в другой. Не дозволено ему было и снабдить нас бумагой, пером и
чернилами. Так как удобство помещения и почтительность стражи
указывали на некоторое внимание к нашему благополучию, и весьма основательные
предосторожности были приняты, чтобы исключить любую возможность
побега, я поняла, что исходит это не от короля, а от его хитроумного фаворита.
Наши расспросы были прерваны появлением двух слуг, накрывших стол к
изысканному ужину, но ни я, ни дочь к нему не притронулись. Намереваясь,
однако, узнать как можно больше от нашего стража, прежде чем его сменит
другой или подозрения заставят его замолчать, я осведомилась, как зовется
замок и кто им владеет, но он объявил, что на эти вопросы вынужден
отказаться отвечать. По виду его я тем не менее заключила, что была права в
своих предположениях и что он исполняет приказания Сомерсета. Изощренное
коварство, с которым тот предложил сам представить меня королю и даже
оставался рядом со мною в то время, как по его воле должна была
совершиться моя погибель, вполне отвечало отзыву принца Генриха об этом
недостойном фаворите, хотя я и не усматривала в своих поступках ничего, что могло
бы побудить его заживо похоронить нас подобным образом, если только
наша привязанность к несчастному царственному юноше не была сочтена
преступлением.
В галерее, ведущей к нашим покоям, я увидела часового, отделенного от
наших комнат крепко запертыми двойными дверями, и мне ясно представи-
лась полная невозможность любых попыток вырваться на свободу. Я
пожелала тотчас же удалиться в спальню, где, впрочем, не надеялась найти ни покоя,
ни отдыха.
Поднявшись поутру, я прежде всего обследовала окна и вид,
открывающийся из них. Окна были забраны такой частой решеткой, что я убедилась —
как ни удобно наше жилище, это все же тюрьма. Наши комнаты
располагались вдоль одной стороны квадратного двора, который обступали старые
здания, возможно, бывшие некогда казармами, но теперь явно пустующие. По