Убийства в монастыре, или Таинственные хроники
Шрифт:
Она уже спускалась вниз по лестнице и думала, что ей удалось сбежать.
Но тут дорогу ей преградила черная фигура, и на тот раз это была не угрюмая, ворчливая женщина, а мужчина, старый, согбенный, одетый в черное платье бенедиктинцев. Свет был слишком тусклый, чтобы можно было разглядеть выражение его лица, но его черты были знакомы Софии. Она узнала его по тому, как прямо он стоял и как хмурил лоб. Она узнала его, но не понимала, как тот, кого она не видела пятнадцать лет, мог очутиться в этом Богом забытом месте. Тем не менее именно он стоял перед ней, внимательно ее рассматривал, а затем, будто подведя итог, покачал
Деревья скрипели на ветру и вытягивали черные руки. В то время как София искала своих сопровождающих и лошадей, идя по замерзшей лужайке, чтобы не попасть в грязь, она снова и снова думала о том, что ей только что рассказал купец Арнульф из Любека.
Арнульф, как только что она узнала, получил задание от датского короля присматривать за Изамбур. Будучи купцом из Любека, он был вне подозрений, в то время как всем датским подданным доступ к Изамбур был строжайшим образом запрещен. Арнульф неохотно исполнил приказ и подверг свое тело, которое не стало более больным, но все же более старым, долгому и утомительному путешествию. Проведя недели на неровных дорогах, пережив и ледяной ветер, и назойливый дождь, и обжигающее солнце, он был уверен, что во второй раз он такого путешествия не перенесет. Поэтому монастырь бенедиктинцев в Этампе, который приютил его на время, пока он будет справляться о здоровье королевы, показался ему местом, где вполне можно провести закат жизни. Уже давно растущий страх за спасение души превысил страх болезней. Регулярные молитвы, строгий распорядок дня и многочисленные мессы должны были очистить его так же, как в свое время купание в воде святого. Он представлял себе их лекарствами для души, которые — если принимать их, преклоняя колени, — обещали постоянное здоровье.
Чтобы увеличить число добрых дел, совершаемых им, он посетил отверженную королеву, выступил в защиту ее благополучия перед мрачными рыцарями, охранявшими ее, и распространил слух о том, что она — святая мученица. В отличие от некоторых французских духовных лиц тем самым он пытался не навредить славе короля, а вызвать блеск, в котором мог бы купаться и греться сам. Он распространил несколько легенд, касающихся Изамбур, и радовался тому, что многие, особенно набожные или тяжело больные, стали прибывать в Этамп в надежде исцелить благодаря неизвестной королеве душу или тело.
София слышала, что он шел за ней, согнувшись сильнее и тяжелее ступая, чем раньше, но без всякого стремления держаться подальше от грязи.
— Вижу, вам даже нравится купаться в этой грязи. Можете ведь и заразиться, — усмехнулась она через плечо.
— Я умру, так же, как и любой другой человек, это несомненно, — сладко пропел Арнульф. — Зачем Же стараться избежать болезней, раз «прекрасная смерть» откроет нам врата не в ад, а в рай?
Едва она достигла небольшой возвышенности, к которой вела лужайка, как резко остановилась и обернулась. Он всеми силами старался не поскользнуться на опавшей листве и больше не смотрел на нее полными укора глазами, как до этого на лестнице.
На этот раз ее задел не его взгляд, а его слова:
— Почему вы не позаботились о ней?
София ничего не ответила, только плотнее завернулась в пальто.
— Ее доверили вам, — ворчливо продолжал Арнульф, — вас попросили заботиться о ее благе. Я тогда лично посоветовал вас датскому королю. А вы бросили ее!
Сначала она покачала головой, будто не понимала, о чем он говорит. А потом вдруг рассмеялась резко и злобно.
— Только не надо говорить, что вы расстались со мной из-за нее! — ответила она. — Совесть у вас была не чиста, вы боялись моего дара, а еще не хотели, чтобы все узнали про ваши извращенные желания. Изамбур помогла вам избавиться от меня и прослыть спасителем. И при этом вы как-то даже не заметили, что передаете мою судьбу в руки слабоумной!
— Не говорите о ней так! Повсюду ходит молва о ее святости!
— Ну конечно! Потому что такие, как вы, вовлекли ее в борьбу, которая ей совсем не нужна. Разве вы не знаете, на что обрекли меня, отсылая к ней? Не знаете, какой несчастной была бы моя жизнь, не откажись я от нее?
— Я знаю только, что она ослепла, страдает от голода и медленно погибает! — проворчал он.
— Значит, так нужно! — прокричала София. — На этой земле топчут травы и не такие хрупкие, как она. Может, она и вовсе не предназначена для этого мира!
— Вы ужасны и бессердечны! О, как же я благодарен Богу, что не совершил чудовищную ошибку, взяв вас в жены. Я не хотел вам этого говорить, но после того как вы уехали из Любека, мне не хватало ваших рук и знаний, и я спрашивал себя иногда, не было бы лучше... Но Бог не позволил мне сделать это, и наверняка мудрый властитель знал, почему он это делает.
Арнульф отвернулся и собрался пойти назад. У нее перед глазами возникла картина, как он отсылает ее, зная, что она попадет в руки жестоких кузенов. Он не помог ей в трудную минуту, как позже брат Герин, подверженный своим страхам, цепко держась за свой мир.
— Стойте! — взревела она. — Я не позволю вам так говорить со мной! Вы должны умолять меня о прощении, а не обвинять!
Она побежала за ним, поскользнулась на мокрой листве и больно упала. Она мгновенно почувствовала, как к костям ее подбирается холод, будто желая приморозить ее к земле и больше не отпускать. Ее тело замерзло, а душу охватило ядовитое разочарование.
— Стойте! — прокряхтела она. Арнульф не остановился.
— Да поможет Бог вашей больной душе, Рагнхильда фон Айстерсхайм! — бросил он через плечо.
Тогда она зачерпнула рукой грязь, слепила из нее ком и бросила ему в спину. Он остановился.
— Вот как? — сказала она с усмешкой и схватила грязь второй рукой. — Вы больше не боитесь грязи? Вы больше не стремитесь к очищению? Тогда стерпите, как грешница плюет вам в лицо!
Она снова бросила в него грязью, на этот раз попала в грудь. Затем еще раз — в лицо, он не успел увернуться. Она снова и снова швыряла в него комья грязи, охваченная слепой яростью, как в тот день, когда Герин отказался помочь ей.
— Значит, вы прячетесь в монастыре, потому что ленивы и вам жалко себя, а обратная дорога такая тяжелая! И вы упражняетесь в лицемерном благоговении со слабоумной. Какой же вы все-таки жалкий трус, Арнульф из Любека!
София кидала в него землю и брызгала слюной. Затем устало опустилась вниз и поняла, что мстить ему совершенно бессмысленно. И так же бесполезно было послушно мчаться сюда, в Этамп, как будто Герину могло стать стыдно, докажи она, что ему никогда не удавалось и не удастся серьезно обидеть ее. Да, она хотела скрыть от него обиду, а за это должна была лежать теперь в грязи и жалеть об этой поездке.