Уходила юность в 41-й
Шрифт:
Жарко и душно. Хочется пить. Впереди показался небольшой зеленый хуторок.
— Заскочим? — спрашивает Семен. — Радиатор, чую, кипит.
Киваю головой и предупреждаю, чтобы машину ставил под самое густое дерево.
Заходим в старую ветхую хату. Пожогин не пригнулся и ударился головой о
низкую притолоку. Вполголоса выругался.
Хозяин — старый, еще крепкий старик, придерживая на плечах заношенную
свитку, заметил:
— Оуны — эти по лесам. Мы — честный люд!
Что-то сказал своей жене, и та проворно вышла, а вскоре вернулась с корзиной
сочных, румяных яблок.
— Угощайтесь, куштуйте!
Хозяин, присев на лавку, рассуждал, перемежая русские и украинские слова:
— Я ше в двадьцатом роци по нашим местам красных конников водил. От самого
Буденного благодарность имею. А в сентябре тридцать девятого, тильки узнав, що
Червона Армата в наш Луцк вошла, достал из скрини чоботы, в чем доси к попу-
батюшке на поклон ходив, та и чуть не бегом в тот Луцк, чтоб скорей Радяньску владу
побачить!
Дед расчувствовался, дрожащим голосом продолжал:
— А ти бандюки-оуны, певне, есть. По лисам зараз блукают. Стреляют по наших
войсковых, нас лякают. Ось перед цим сполохом у нас на хуторе один появился. — Кто
ж? Пан Боровец, у якого довелось ще за Польшу гнуть спину в Рокитно на
каменоломни. Он утик за кордон, к нимцам, як Советы у нас скризь установились.
Тепер почув той пес шкварки на чужой сквородке и заране на свое прежне мисто, щоб
знов панувать. «Тепер, — каже, — я не Степан Боровец, а сам Тарас Бульба. Полисску
сичь собираю, от подпалю краснокожих». Ну, соби [44] думаю, грозився тот ворон, да
сам остався без крыл. Но вот германец, хлопцы, ворог! Прет черной хмарой! — И вдруг
тихо, с надеждой спросил: — Скажить, хлопцы, вытремаете против того германа, га?
Ответил Пожогин:
— С вашей помощью, отец, вместе с народом нашим одолеем фашистов!
Дед перекрестился на тусклый образок:
— Дай-то бог, сынки!
В хату заглянул Семен: можно дальше следовать!
Мы вышли. Уже сидели на своих местах бойцы, уплетая яблоки. Ими,
краснощекими, сочными, загрузили весь задок кузова. Когда выехали на дорогу, я
выглянул из кабины. Хозяйка фартуком вытирала глаза. И старик, видно, не удержался,
потянувшись к лицу рукавом своей свитки...
* * *
Не сразу среди бесчисленных грузовиков, крытых автомашин-летучек, обозной
скученности нам удалось подыскать место под будущую стоянку своей автоколонны.
Всюду слышались толки о предстоящей переправе через реку Стырь, до которой
отсюда, дескать, рукой подать. Этим и объяснялось такое плотное сосредоточение
людей и передвижных
всю эту толчею?
И совсем скоро началось...
Наверное, каждый, направляясь, а затем располагаясь здесь, в районе Рожища, с
беспокойством и тревогой поглядывал на юго-запад, где гремела канонада
нескончаемого боя. Но пройдет немало времени, и станет доподлинно известно, что там
происходило.
Первая артиллерийская противотанковая бригада, которой командовал молодой и
энергичный генерал Москаленко, встретила войну на самой границе, у западных окраин
Владимир-Волынского. Сюда устремилось тринадцать-четырнадцать танковых,
моторизованных и пехотных дивизий противника при поддержке четвертого
воздушного флота. Этой огромной группировке врага (превосходство — более чем
трехкратное!) противостоял первый эшелон нашей 5-й армии, куда входило лишь
четыре стрелковых и одна танковая дивизия.
На дороге Владимир-Волынский — Луцк на трех огневых рубежах
противотанкисты генерала Москаленко [45] выбивали гитлеровские танки,
расстреливали бронемашины с пехотой. Враг понес ощутимые потери, однако от своих
замыслов не отказался и рвался напропалую.
Встретив в этом районе упорное сопротивление, фашистские войска начали
обтекать Луцк с флангов, стремясь любой ценой выйти на Киевское шоссе. Особенно
сильная угроза нависла на северном фасе нашей обороны, в направлении к Рожищу.
...Вечером, словно муравейник, всполошился наш небольшой лес. Скрип повозок,
крики, брань, рев моторов, плач детей и женщин — все смешалось в сплошной
тревожный гул. Толпы людей, телеги со скарбом, автомашины беспорядочной массой
выбирались на дорогу, ведущую к переправе. Вскоре весь этот поток перемешался,
переплелся, и вдруг — стоп! Остановились, словно где-то закупорило. Ни проехать, ни
пройти...
Впереди, у перекрестка, стояло оцепление. За ним, обгоняя друг друга, строем, а
иногда гурьбой шли бойцы, командиры, тащились длинные обозы. Справа, казалось
совсем рядом, ослепляя вспышками, оглушая громом, наплывал огненный вал.
Из леса, буравя темное небо, вылетела ракета, рассыпалась огненными брызгами в
сторону переправы. Вслед за ней туда понеслись снаряды. Опрокидывая оцепление,
поток людей, машин, повозок стремительно бросился к реке. Через некоторое время
раздался сильный взрыв. Это был взорван деревянный мост. Теперь на Стыри в районе
Рожища осталась одна-единственная переправа — узкий железнодорожный мост.