Ультрафен
Шрифт:
– Мы записали! – воскликнула Анечка и покрутила пальчиком у виска.
Анатолий посмотрел на неё со сдержанной улыбкой.
– Ну что же, хорошо. Будем перезваниваться. А сейчас, Анечка, выпусти, пожалуйста, меня.
Анечка встряхнула кудряшками и щелкнула замком.
– До свидания.
Оказавшись за дверью, Анатолий счастливо улыбнулся, вздохнул. Не спеша, стал спускаться по лестничному маршу. Ощущение было такое, словно побывал в гостях у близких родственников. А девчонка!.. Ну, какая же она славная. "Господи, и пошто я такой старый!.." –
На улице обернулся и увидел на балконе Анечку, она махала ему рукой.
Анатолий улыбнулся и тоже помахал ей.
24
– Аня, – позвала Юлия Петровна дочь. – Иди сюда.
Анечка выбежала с балкона.
– Да, мамочка…
– Аня, я правильно поняла: это он?
Анечка смутилась:
– Да, мамочка… – сказала она и припала к её груди.
Юлия Петровна, обняв дочь, стояла немного растерянная и озабоченная. К дочери пришли не только месячные, пришла, кажется, и первая любовь.
Часть 2
Поезд “МОСКВА – ИРКУТСК”, “Байкал”.
Ночь. На второй полке лежит пассажир. Он спит. Ему грезится сонный кошмар…
Небольшая комнатка в доме барачного типа – та, в которой когда-то стоял гроб с военным.
В комнате трое: две женщины, одна пожилая, другая молодая и красивая, и маленький мальчик.
Он играет в какие-то игры с предметами, заменяющими ему и лодки, и машинки, и куклы. Здесь были, за неимением настоящих игрушек, и обрезки чурочек, и щепки, связанные при помощи ниток крестиком, напоминающие человечков, и сучки, представляющие каких-то животных, – при определенной фантазии подобное можно представить, чем мальчик, похоже, обладает.
Женщины ведут разговор. Молодая нервничает и сетует на превратности судьбы.
– Что мне теперь делать? Куда я с ним?.. – кивает она на ребенка.
– Да не волнуйся ты! Тебе ли переживать? – успокаивает пожилая. – Тебе ли с твоей красотой нос вешать, Антонида? Только подмигни…
– Ага, подмигнула… – вновь кивает на мальчика.
– Хочешь, я тебе снова присватаю?
– Спасибо, Аркадьевна. Мы уже это проходили.
– Так кто же знал, что его так скоро кондрашка приберёт? Ведь герой был. В орденах, в медалях, и чин не малый. В раёне секретарем был.
– Орденов понахватал, а здоровье растратил. Дома жил, как на войне. Ни днём, ни ночью покоя не было. В каждой бочке затычка. Андрей Марьянович, там чепе – срывается, ночь-полночь, едет. Андрей Марьянович – аврал! Бежит. Кровью харкал, а дома не сидел. И вот добегал. Другие горкомовские и райкомовские работники зад от стульев не отрывали – им все: и квартиры, и путевки, и машины, а этот… – отмахнулась, – малахольный. Это ты: начальник большой, холостой, молодой, с войны пришел – герой. Ге-ррр-ой! Другой бы квартиру путную выхлопотал, на курорт бы семейную путевку, как фронтовик и секретарь райкома партии, стребовал. А он все отмахивался да жданками почивал. Ни себе, ни мне, ни ему, – кивает на сына. – Оставил вот…
Антонида хлопает от расстройства себе по икрам и обводит слезящимися глазами комнатку, скромную в ней обстановку.
Мальчик подает голосок.
– Мамочка, я кушать хочу.
Антонида продолжительно смотрит на него, словно не узнает. Лицо холодное, отчужденное, но отвечает ласково.
– Потерпи, маленький. Нет еще ничего.
Мальчик послушно склоняется к игрушкам.
– Ты, Атонидушка, не психуй, успокойся, – уговаривает женщина. – Сядь-ка, я тебе вот чего подскажу. Сядь.
Антонида придвинулась к Аркадьевне ближе и откинулась к стене.
– Ты вот чего… перебирайся-ка ты в Майск. Город молодой, строящийся, там сейчас молодежи, мужиков, как омулей в бочке. А баб – пшик! – нету. Если ты не сробеешь, то такого подцепишь, какого душе угодно. И город на новом месте и люди разные. Кумекаешь?..
Антонида кивает на сына.
– С таким приданым?
– Ну-у, можешь на какое-то время у меня оставить.
– А потом?..
Призадумались.
– Ну, думай, душа моя, думай. И не отчаивайся. Жись-то одна, пристраиваться как-то надо.
…Лето в разгаре. В лесу, на полянах цветы: жарки, васильки, ромашки. По оврагам колышется Иван-чай. Отовсюду слышится щебет птиц. В зеленом могучем лесу кукует кукушка, нагадывает кому-то долгую жизнь. Где-то неподалеку стучит дятел. Тайга шумная и трудовая.
Из города Усолья-Сибирского по проселочной дороге идет молодая женщина. Она ведёт за руку мальчика лет четырех. Он одет во всё чистое, как на праздник, в рубашку-матроску с широким воротом, который окаймлён тремя темно-синими полосками на белом фоне; в коротких штанишках; на ногах сандалии и белые носочки. На голове бескозырка, на лентах – "Герой".
У женщины на руке плетеная корзина, покрытая белой материей.
Женщина уходит из города, и уходит, как видно, навсегда, поторапливается, часто оборачивается, то ли прощаясь с любимым городом, то ли опасаясь преследования или случайных нежелательных встреч. Уходит по ранней зорьке.
За городом сворачивает в чащу, в лес…
На полянах, на лужайках женщина все чаще отпускает руку ребенка, посылая его поймать бабочку, то – за цветочком, выглядывающим из-за дальних деревьев, кустов. Играет с ним в прятки…
…Поезд замедляет ход, и стук колес все реже и реже, и сердце, кажется, тоже замедляет свой ритм. Пассажир испуганно вскидывается, ладонью стирает с лица слезы нардевшие от переживаний и от страха, с детства сопровождающего его. Внутренне содрогаясь, делает несколько глубоких вздохов. Массирует грудную клетку, похоже, сердце начинает сдавать.
Внизу в полутьме соседи собираются на выход. Они обводят прощальным взглядом купе и замечают проснувшегося попутчика. Пожилой пассажир говорит негромко на прощание: