Урга и Унгерн
Шрифт:
Первой на площадь вошла колонна из трубачей. Инструменты их были разнообразны. Впереди шли ламы, которые изо всех сил дули в огромные раковины, следом другие ламы несли на плечах длинные трубы, издававшие знакомый гул. С этим гулом Урга отходила ко сну и встречала рассвет, этот звук был похож на рев слоновьего стада.
– Злых духов разгоняют перед богдо-гэгэном, – пояснил Вольфович и, кивнув в сторону колонны, добавил: – Эти длинные трубы называются башкурами.
Вслед за трубачами шла плотная колонна лам в одеяниях разных цветов, монахов было огромное количество. Замыкала шествие повозка с десятком впряженных в нее белых кобылиц. На повозке возвышалось сооружение из выкрашенных в разные цвета бревен с закрепленной на них высокой мачтой. Венчало мачту парчовое голубое знамя с вытканным золотом сияющим знаком, состоящим из нескольких элементов.
– Знамя со священным знаком «соёмбо», – комментировал Вольфович, кивая в сторону повозки. – Индусы называют его «сваямбу», и то и другое значит «нерукотворный» или «саморожденный». С семнадцатого века это герб монгольского государства. Строго говоря, не весь символ, а верхняя его часть… она наиболее древняя. Видите, в самом верху изображено пламя? Оно означает рассвет и возрождение, а три языка пламени – это прошлое, настоящее и грядущее. Под символом огня – знаки солнца и молодого месяца, тотемы народностей Халхи. В комплексе эти три знака являются пожеланием вечного процветания монгольскому народу. Раньше на всех надгробиях павших воинов высекали эти три символа, и на древке боевых знамен его тоже закрепляли. Треугольники с опущенными вниз углами на гербе «соёмбо» – это наконечники копий и стрел. Означают смерть врагам Халхи. Прямоугольники – прямой путь, честность и справедливость.
– Знак «инь-ян» – это гармония? – решил и я поучаствовать в трактовке символов.
– Ошибаетесь, Ивановский, это не «инь-ян». Это знак рыб, не смыкающих глаз. У монголов – символ бдительности. Ну и боковые прямоугольники – это крепостные стены. Есть у халхасцев такая поговорка: «Двое друзей крепче каменных стен». В сакральном знаке «соёмбо» эти прямоугольники обозначают дружбу и единодушие.
Повозка с флагом проехала мимо нас, и я увидел позолоченную колесницу. В ней важно восседал богдо-гэгэн, облаченный в богатые одежды, на лице его были большие черные очки, что напомнило мне о том, что он слеп. По бокам колесницы и перед ней гарцевали князья в праздничных одеждах, составляя царский кортеж. А сразу за колесницей в гордом одиночестве скакал Дедушка. Он, восседая на своей Машке, ровно держал спину, отчего казался величественнее самого хутухты.
– А что это нашего барона позади кортежа пустили? – обратился я к всезнающему Вольфовичу.
– По монгольским обычаям самым почетным в процессии является место сразу за хутухтой. Так что не волнуйтесь, Дедушку нашего почитают и воздают ему по заслугам.
Колесница богдо-гэгэна приближалась, монгольские князья перед ней становились на одно колено и опускали глаза к земле, а бойцы Азиатской конной почтенно склоняли голову.
– Нельзя смотреть в глаза богдо-гэгэна и прикасаться к нему, – объяснил Вольфович и, слегка подтолкнув меня в бок, указал взглядом в сторону Унгерна. – Вон и Резухин едет со своей гвардией. Он, конечно, не так эффектен, как барон, но в княжеском одеянии тоже весьма колоритен.
Я заметил скачущего следом за Дедушкой генерала Резухина с несколькими нарядными офицерами дивизии. За ними, в таких же, как у меня, алых тарлыках с желтой нарукавной повязкой и знаком «сувастик», двигалась конным порядком гвардия самого хутухты.
Процессии не видно было конца. Мне стало не очень интересно смотреть на многочисленных лам и князей, замыкавших шествие. Я старался разглядеть богдо-гэгэна и барона Унгерна, которые в окружении свиты входили в ворота священного храма Майдари.
– Я что-то пропустил? – Рерих улыбался, глядя на мое удивленное лицо.
Вид он имел необычный, тарлык его был оранжевого цвета и опушен соболем, как и у Вольфовича. Соболья шапка украшена серебристой кокардой с изображением двуглавого дракона, на плечах желтые погоны со знаком «Ом». Портупея, ремень с кобурой, ташур в руках. Рериху шла униформа нового образца.
– Добрый день, Рерих! Все только началось. – Вольфович, прищурившись, переглянулся со мной, обвел скучающим взором шеренги и объявил: – Тут еще несколько часов церемонии будут продолжаться, затем торжественный обед. Там и встретимся!
С этими словами Вольфович откланялся и, проворно орудуя локтями, стал прокладывать себе дорогу между плотно стоящими офицерами. Его шапка еще некоторое время маячила над шеренгами, а потом исчезла из виду.
– Ивановский, сегодня в десять вечера приходи в лапшичную к дунганам, – полушепотом объявил Рерих и, оглядевшись по сторонам, притянул меня ближе.
– Что-то случилось? – встревожился я.
– Сегодня случится. Возможно, понадобится и твоя помощь. Мы запланировали на вечер изъятие ценностей из здания Комендантской команды.
Мне захотелось задать вопросы, но Рерих отрицательно мотнул головой, пресекая мою любознательность. Некоторое время молча стояли в строю. Я удивлялся самообладанию Рериха, он казался невозмутимым, на лице его была неизменная улыбка, лицо, правда, выглядело бледноватым, а зрачки расширенными. Прошел час, может, чуть больше. В храме играли трубы и происходило какое-то действо. Неожиданно над площадью прозвучал артиллерийский залп, и из распахнутых храмовых дверей вышел ведомый ламами под руки барон Унгерн, увенчанный каким-то странным, богато украшенным колпаком. Последовал еще один артиллерийский залп. Барона вели вдоль шеренг. С третьим залпом храм покинул богдо-гэгэн, и толпы людей шумно приветствовали его появление. Прозвучало еще около двадцати залпов, означавших, что церемония коронации подошла к концу. Хутухта усаживался в карету, а барон, вскочив на Машку, обскакал по периметру площадь, держа над головой своей ярко блестевшую на зимнем солнце шашку.
– Все. Теперь богдо-гэгэн провозглашен монархом, а наш Дедушка официально признан богом войны! – произнес я.
Рерих даже не посмотрел в мою сторону. Он, казалось, размышлял о чем-то своем, глядя поверх голов куда-то вдаль.
Налет
Вечером в лапшичной у дунган стоял чрезвычайный шум и гомон. Кабак был забит людьми до предела, обслуга бегала вдоль столов, принимая заказы и разнося тарелки с едой, многочисленные чайники и термосы. Номера все тоже оказались заняты, но, как постоянным клиентам, нам выделили небольшую келью со столом, куда и принесли лапшу и чай.
– Все пошло не так, как мы планировали, – объявил Рерих. Прямо из-за пазухи своего тарлыка он выудил склянку с кристаллами. – Одежда для степняка удобная, но вот карманов нет. Не привык я все за ворот складывать.
Монголы действительно не мучились вопросом, куда девать всякую полезную мелочь. Тарлык плотно подпоясывался кушаком и застегивался на боку. Образовавшаяся в теплом халате полость и служила импровизированным карманом. Кстати, как я заметил, свои тарлыки жители Халхи носили, не снимая, круглый год. Я начал оценивать по достоинству новую форму, особенно сапоги, фуражку оставил в штабе, слишком уж в ней мерзли уши и моя лысая башка. А вот выданную в комплекте папаху из овчины надевал с огромным удовольствием.