Ушастыи? призрак
Шрифт:
— Если не останется ничего другого, что я смог бы сделать для своей королевы — сделаю это, — спокойно отозвался Хукку, — пропустите меня и выйдите вон.
— Эй, а ты не обнаглел, чужак? Не имеешь права нами командовать.
— Имею. Алтарь принял меня. А теперь посторонитесь, иначе проводите госпожу вместе со мной... или вместо меня. Жертва-то все равно нужна, так почему бы не десяток стражей. Эскорт всяко внушительнее, чем один жрец, пусть и принятый Лесным Королем.
— Пропустите его, — решил десятник, — он умеет проклинать так, что концов не найдешь.
Судя по мягким, кошачьим шагам, Хукку вошел в пещеру. Я старательно жмурила глаза, пытаясь не захихикать, нарушив торжественность и лиричность момента.
Он подошел, зашуршав плащом. Звякнули какие-то железки: нож? фляга? По мне скользнул его фирменный, тяжелый взгляд, погладив от сапожек до макушки.
— Воистину, молва не солгала, когда нарекла тебя Прекраснейшей, моя королева. — Тихий голос ввинтился в уши штопором, почти пугая какой-то невозможной искренностью. И тут смеяться мне расхотелось, потому что вспомнился эпизод из книги: до того, как подключить "тяжелую артиллерию", Аш попытался воскресить свою королеву поцелуем...
Это вот что, прямо сейчас будем некрофилию отыгрывать?
Я почувствовала касание ладони, жесткой, но невероятно осторожной. Она провела по моим волосам, заплетенным в тугие косы, скользнула от виска к шее и ниже. Остановилась на ключице, словно раздумывая.
Интересно, уже пора воскресать и материться, ломая канон. Или он все-таки порядочный?
Подушечки пальцев медленно погладили вторую ключицу в глубоком вырезе платья, и это совершенно невинное движение вдруг оказалось настолько чувственным, что я чуть не забылась и не сглотнула.
— Когда любовь вздыхает тяжело, — тихо, вкрадчиво заговорил он, —
потоки пьет, бесплодный пашет берег,
уныло бродит, опустив чело,
все память обо отчаянье лелеет...
Никогда не думала, что шепот может быть таким осязаемым. Никогда не подозревала, что голосом тоже можно трогать.
— Когда любовь борьбу с собой ведет,
скорбит во сне, проснется для страданий,
и бесконечно груз тоски несет,
стенает, перемен не ожидая...
Это вот что сейчас происходит? То, что в секретном гайде написано? То есть, выходит, э-э-э... Аш пытался пробудить королеву не только поцелуем? У него, вообще, все в порядке с головой было? Хотя, вообще-то логично — втрескаться в мертвое тело, лежащее в гробу и утопить в крови две страны, это модус операнди настоящего маньяка!
Но какой у этого конкретного маньяка обжигающий голос. Такое ощущение, что он только шепотом, только вкрадчивыми интонациями уже забрался мне под платье. Хотя рука не сдвинулась на миллиметр.
Мамочка, я ж этого не выдержу!
— Когда любовь — унылых мыслей хор,
побег от всех, чтоб в одиночку плакать,
в усладах — ужас, в музыке — минор,
печаль на сердце и во взоре — слякоть,
когда любовь — со смертью жизнь мешать,
то я люблю, мне — тяжело дышать...
Глаза уже можно было не открывать, закрытые веки абсолютно не мешали мне видеть, как Хукку наклоняется ко мне низко-низко. Так, что его дыхание смешивается с моим, почти замершим и я точно знаю, если сейчас шевельну губами — поймаю его губы.
— Рани, продержись еще час, потом склеп закроют. Там, у твоей правой руки бутылка с кофе и шоколадка.
Его шепот взрывал мне мозг настолько, что смысл слов оставался где-то за бортом. Что он сказал?
Только через несколько секунд я поняла, что жрец... ушел. Просто взял и ушел. Ну не зараза!
Может и не зря его приговорили к повешению три раза, и трижды повесили, причем, перед последней казнью он был еще жив?
Сейчас я вполне понимала судей и даже помогла бы палачу... Кофе? Шоколад? Боже, я обожаю эту потустороннюю тварь!
Жрец шел широким, быстрым шагом, посматривая на солнце и надеясь, что в древности собрания были тем же, что и сейчас — говорильней, бессмысленной и беспощадной. Потому, что если там, реально, решали вопросы, то им бы хватило четверти часа. А, значит, он безнадежно опоздал.
Но нет, когда он вброд пересек ручей, народ с поляны только начал расходиться. И первой к нему кинулась Маэва.
— Передал, — кивнул жрец, — она в порядке. А мы?
— В заднице, — лаконично отозвалась Маэва, — Мать аббатиса меня заломала тремя словами: "Отлучение от храма". В случае неповиновения. У нее и так-то была прочная позиция, а после она перетянула большинство.
— Нормально. Мы ведь этого и ждали. Переходим к плану "Б". Нам нужна силовая поддержка.
— Да не помешала бы, только где ж мы ее возьмем?
— Валентайн здесь?
— Предводитель армии наемников? Он христианин и целиком на стороне Ровены.
— Смотри и учись, пока я жив, — цинично ухмыльнулся жрец. — Плевать, кто он есть, кому молится и кому предан. Главное — что мы можем ему предложить.
Здоровенный мужик в полном и очень крутом доспехе шел с поляны неспешно, зная, что перед ним все расступятся. Попробовал бы кто поступить иначе, видя не просто рыцаря со здоровенным дюралевым ковыряльником на плече, а небольшой отряд живых железных шкафчиков с антресолями, идущих "свиньей"...
Увидишь — испугаешься до заикания.
Жрец выкрутился из толпы, метнулся наперерез "свинье", отвесил глубокий придворный поклон и прямо из него упал на одно колено перед человеком, которые не имел титула, не имел земли, зато имел хорошо обученную и отлично вооруженную банду.
— Я хочу нанять ваш отряд.
Валентайн, надо отдать ему должное, не заржал. Видимо, как все наемники, был убежден, что клиент всегда прав, пока платит.
— Я беру дорого, — прогудел он.
— Сколько бы не было, я заплачу больше.