Утренний бриз
Шрифт:
— Стойте! — голос Павла Георгиевича потряс кабак.
Бирич оказался на середине зальца. Он стоял, крепко упираясь в пол, чуть нагнувшись вперед. Правая его рука была сжата в кулак и взброшена над головой. Варежка касалась низкого, мокрого, закопченного потолка.
В кабаке стало необыкновенно тихо. Все как бы застыли на тех местах в
— Ну, чаво тебе, господин хороший, — нажимая на «о», спросил какой-то шахтер, поднимаясь из-за стола. С грязно-мокрой бородой и всклокоченными волосами, он стоял против Павла Георгиевича, высокий и сильный, как и сам Бирич, но в отличие от него не в дорогой шубе, а в рваном полушубке, который был накинут на широкие плечи. Глаза шахтера хмуро и тяжело уставились на Бирича.
— Где мой сын?! — крикнул Бирич, но на этот раз его голос словно потускнел, потерял внутреннюю силу и уверенность.
Откуда-то из мглы вывернулась Толстая Катька и горячо задышала в ухо коммерсанту:
— Ох, господи Иисусе, что он, твой-то Трифон, натворил…
Бирич прервал ее, отстранил от себя:
— Где он?
— Да вот же, — Толстая Катька указала в угол кабака. Там, на грязном, заплеванном полу, скорчился Трифон. Старый коммерсант содрогнулся. Лицо Трифона было покрыто кровью. Разбитые губы вспухли и так обезобразили Трифона, что его трудно было узнать. Уткнувшись затылком в стенку, он лежал с закрытыми глазами, и нельзя был понять, спит он или находится без сознания.
— Троша! — Бросился к нему Бирич и опустился на колени, осторожно коснулся плеча, позвал негромко и ласково: — Троша.
Так он звал сына в детстве. Трофим застонал и с трудом открыл глаза. Их взгляды встретились, и Бирич отшатнулся. Он прочитал в глазах сына ненависть и презрение. Они относились только к нему. «Почему, за что?» — мелькнуло в голове Павла Георгиевича, но он тут же об этом забыл. Его поразила тишина, которая стояла в кабаке. Она была иной, чем при его появлении. Кто-то, тяжело ступая и шаркая подошвами, подошел к Биричу. Он увидел рядом с собой закошенные торбаса, Бирич поднял глаза. Около него стоял давешний лохматый шахтер.
— Ты, того, — он указал на Трифона. — Бери его и…
Шахтер мотнул головой в сторону двери. Бирич не успел ответить, как Трифона кинулись поднимать Еремеев и неизвестно откуда появившийся Кулик. Трифон застонал. Этот стон острой болью отозвался в сердце Павла Георгиевича. Он задрожавшими руками попытался застегнуть на Трифоне разорванную шубу, но пуговиц не оказалось. Они были вырваны, и на их месте торчали пучки меха. Грузно опираясь на плечи приказчиков, Трифон едва переставлял ноги. Павел Георгиевич шел за ними следом. Что-то мешало ему сосредоточиться. Мысли разбегались, и наконец Бирич понял, что причиной тому — тишина. Необыкновенная, густая, сквозь которую было очень трудно идти. Он резко обернулся и встретил десятки враждебных глаз. Они следили за ним, за Трифоном. Бирича вновь охватила ненависть к этим полупьяным, грязным, оборванным людям. Он закричал:
— Кто посмел поднять на него руку? Ну? Кто?!
— Он же сам полез в драку, — подбежала к Биричу кабатчица. Она торопилась все высказать, прежде чем ее успеет остановить коммерсант. — Кричал, гнал всех, один хотел остаться, — на ее заплывшем лице появилась сальная улыбка. — Наверное, хотел со мной…
— Уйди, ты, с… — угрюмо оттолкнул Бирич Толстую Катьку, и та взорвалась, перешла на визг:
— Не тронь меня, сам старый кобель!
— Уходи со своим щенком, — неторопливо заговорил лохматый шахтер, медленно наступая на Бирича. — Не его надо было, а тебя.
— Ш-ш-ш-то?! — заикаясь, выдавил из себя Бирич. Лицо его налилось кровью, а руки сжались в кулаки. Глаза горели. — Да как ты смеешь?
— Мы все смеем, да не всегда разумеем, — непонятно ответил шахтер. Он был по-прежнему спокоен, уверен в себе и точно не замечал состояния Бирича. — Иди-ка, господин, отседова, покуда беда не случилась.
Бирич ничего не успел ответить: кабак наполнился криками, угрозами, руганью. Кто-то вскочил на ноги, и Павлу Георгиевичу показалось, что сейчас все они набросятся на него… Бирич торопливо выскочил из кабака и с силой хлопнул дверью. Все разом смолкли.
Кто-то спросил лохматого шахтера:
— Чтой-то теперь ждать, Гаврилович?
— А ты уже в портки наложил? — откликнулся Гаврилович.
— Лопатой придется выгребать! — закричал весело маленький шустрый угольщик с плутоватыми глазами.
В кабаке раздался смех, но скоро смолк. Люди понимали, какая угроза нависла над ними. Они не сводили глаз с Гавриловича и, когда он подошел к столу, торопливо потеснились, очищая ему место.
— Все выпивка да выпивка. Из-за нее, подлой, и ревкомовцев проспали.
— А они тебе чего? Братья родные? — высунулся вперед Малинкин, который при появлении Бирича прятался за спинами шахтеров. Он, как всегда, был чисто одет, гладко побрит, На верхней губе багровел бугристый шрам.
— Братья не братья, а люди они были стоящие, — ответил Гаврилович.
— Что верно, то верно, — поддержали его рядом сидевшие шахтеры. — Не для себя старались…
— Бучека жалко, — вздохнул только что балагуривший щуплый угольщик. — Бучека…
Шахтеры приумолкли, вспоминая ревкомовцев, и все сильнее овладевало ими ощущение собственной вины.
Малинкин уловил настроение шахтеров и попытался его изменить. Он напомнил:
— А кто мясо у вас забрал? Кто с копей не пускал на пост?
— Заткни-ка ты свое хайло! — закричал на Малинкина захмелевший чернявый шахтер с пустой левой глазницей и брезгливо добавил: — Блюдолиз господский!
Шахтеры снова зашумели:
— В Совет-то новый из наших никого не избрали! Похоже, что опять коммерсанты к своим рукам все прибрали!
— Рыбин сулил по полтыщи за тонну уголька! — вспомнил кто-то.