Утро звездочета
Шрифт:
— Как мне быть? — завершил я свои откровения просьбой о помощи. — Я же уже договорился о встрече. А с этими нашими пертурбациями…
— Договорился — встречайся, — пожал плечами Кривошапка. — Не встретишься — будет хуже, это в любом случае.
Я покачал головой, демонстрируя, скорее, свое согласие, но машина уже притормаживала, вписываясь в поворот нашего двора.
— Минуту подожди, — услышал я за спиной, выходя из бусика и, обернувшись, убедился, что эту одолженную у водителя минуту Кривошапка собирается подарить мне.
Зачем еще ему надо было выходить вслед за мной?
— Я
— Ты о ком?
— О Мостовом. Разве у нас разные шефы? — удивился Кривошапка.
— А-а, — протянул я. — А как он ко мне относится?
— Да никак! — рявкнул Кривошапка, и я вдавил голову в плечи. — Он тебя за человека не считает. Что, хочешь поспорить? — спросил он, я же старался не делать лишних движений, будто меня обдавал слюной разъяренный бультерьер. — Это что, нормальный подход к сотруднику? Тем более к начинающему?
— У него много дел, — как бы оправдывая шефа, признал я несправедливость по отношению ко мне.
Кривошапка вздохнул.
— У него мало совести, — сказал он и пристально посмотрел мне в глаза. — Почему он тебя отфутболивает на бесперспективняк? Раз за разом, а?
На тернистом слове он даже не запнулся, и я подумал, что ему и в самом деле пришлось пережить немало неприятностей, прежде чем чего-то добиться.
— Ну почему же? — не сдавался я. — По-моему, он поручает мне самые интересные направления.
— Я тебя умоляю! — искривился Кривошапка. — Не хочешь быть откровенным — не надо. Думаешь, я доносчик? — вдруг спросил он.
Не уверен, что я помотал головой, или развел руками, или сделал еще что-то, чтобы немедленно и категорически опровергнуть высказанное им предположение. Точно могу сказать одно: я совсем растерялся и не находил слов. Потому и промолчал, и это я тоже помню.
— Вы все так думаете, — сказал Кривошапка.
Не знаю, о чем он думал, но держался уверенно. Может, поэтому я лишь укрепился в своем намерении продолжать держать дистанцию.
— Я-то ладно, — сказал он. — Со мной-то что будет? Ты о себе подумай, — прицелился он в меня указательным пальцем.
Ответить я не успел, на что, видимо, Кривошапка и рассчитывал. Одним прыжком он оказался в машине, и вскоре я понял, что выгляжу нелепо, глядя вслед Тойоте Хайс, которой уже с минуту как след простыл.
Смывая с тела липкие, пахнущие застоялым потом следы ушедшего дня, я заметил, как полегчало у меня в голове. Мои мысли словно убавили в весе, или я перестал придавать им тяготившее меня значение.
Доносчик Кривошапка или порядочный человек — сути дела это не меняет, думал я. Чувствуя покалывания душевых струек по векам, я снова пересмотрел к нему свое отношение. Он просто пытался сбить меня, и, если сохранять холодную свежесть ума — а температура водопроводной воды располагала к этому, — эти пару часов, проведенных дома и, особенно, десять минут под прохладным душем я должен был воспринимать как необходимую передышку. Как возможность перегруппировать войска по ходу почти проигранного сражения — шанс, о котором полководцы могут только
Я решил, что слишком близко подошел к огню, и сбить меня с курса не смогут и с десяток пожарных расчетов, не говоря о разбивающихся о мою кожу струйках толщиной с капроновую нить. «Второстепенный участок» — как был наивен я, внушая себе подобный бред!
Дело Карасина помогло мне проникнуть в суть метода Мостового. Я был объят пламенем этого знания, но чувствовал не ожоги, а небывалую силу. «Второстепенное направление» — это ложный след, потемкинская деревня, выстроенная шефом внутри нашей группы. Критической ситуация с убийством Карасина стала уже в начале расследования, вот только никто, кроме Мостового, этого не понял. Шеф же, думая о котором, я все чаще вспоминал одноногого Джона Сильвера (обоих, как теперь мне казалось, роднила смертельная для окружающих непредсказуемость помыслов), не видел выхода с самого начала, более того, знал, что его не существует. Можно сказать, что я просто оказался под рукой, но кто сказал, что случайности должны только карать?
Мостовой делал все как обычно, и даже очевидная сложность громкого дела не заставила его изменить привычный план следственных мероприятий. Собственно, это и было признаком капитуляции, и я недоумевал, как не заметил этого раньше.
Приходя в себя после душа, согреваюсь после прохладной воды и остывая после перегревших мой мозг открытий, я собирал воедино элементы небывалой мозаики. Вернее сказать, я поражался легкости, с которой собиралась мозаика и особенно, тому, что в ее центре оказался я сам. Шеф не подавал вида, а если и подавал, то испытывал все возможные средства — мои сомнения, унижение и разочарования, — лишь бы я не понял главного. Того, что на меня возложена Миссия.
«Второстепенное» направление было главным с самого начала. Так же, как заведомо провальным было направление «основное». Я, получается, и есть тот джокер, от которого у шефа жжет в рукаве, но при этом теплится надежда. Как он меня раскусил — вот вопрос, который озадачил меня больше, чем осознание своей особой роли в расследовании. За мной это и в самом деле водилось: лишь зная наверняка, что на меня не рассчитывают, я чувствовал себя богом.
Я не знал, получится ли у меня что-нибудь дельное, и был ли в этом уверен сам Бог, когда создавал мир. Зато я точно знал, что любой намек на ответственность — и из всесильного божества я превращусь в карлика. Повторяю: я понятия не имею, откуда об этой моей способности узнал Мостовой. И тем не менее, ему это было известно и, более того, с первых дней моего пребывания в Конторе.
Видимо, он почувствовал, как мы друг другу подходим: я и «второстепенное» направление. Какое-то время шеф словно взвешивал нас, наблюдал за нами, пока не наступило время «икс», совпавшее с делом Карасина. Расчет Мостового оправдался — в том смысле, что он рассчитывал, что наступит момент, когда ему придется полагаться лишь на меня. Лишь теперь я понял, что моя провокация в разговоре Должанским — часть плана Мостового, и то, что об этом до сих пор не знает никто из наших, даже Кривошапка, лишь подтверждает мою правоту. И, получается, правоту шефа.