Увези нас, Пегас!
Шрифт:
– Ладно, – сказал Моррис. – Попробуем.
– А кроме того, у нас нет другой возможности, – сказал я.
Это верно. Другой возможности у нас не было. Пан или пропал. Но и сомнения Морриса имели основания. Вся затея держалась на Доннеле и его пароходе. А я почему-то верил, что Дэн не подведет.
Расскажу мелкий случай. Однажды еще в Джексоне возвращались мы с Дэном с ночной работы. Огибать Змеиную Балку не хотелось, слишком уж мы устали. Дэн предложил идти напрямик через усадьбы, так бы мы срезали лишнюю милю. Не очень-то мне хотелось лезть по хозяйским дворам, но я согласился, чтобы не спасовать
И вот на одном дворе я попал в капкан. В самый настоящий капкан на крупного зверя. Я чуть не взвыл от боли. Железные челюсти вцепились в ступню. Не знаю, на кого поставил хозяин ловушку. Быть может, на мистера Кролика, а может, на таких, как мы с Дэном.
Отчаянным лаем заливалась собака. Я дергал ногу и думал, что дело мое плохо. Вот-вот зажжется свеча в окне и выскочит хозяин с ружьем.
Как же повел себя Дэн? Я на его месте сразу бы дал стрекача. Какой смысл пропадать обоим? Но Дэн и не думал бежать. «Ничего, старина, выпутаемся», – бормотал он и пытался освободить мою ногу.
Так несколько минут при заливистом собачьем лае посреди освещенного яркой луной двора Дэн Доннел занимался моим освобождением, даже не оборачиваясь на дверь, из которой должен был выскочить разгневанный хозяин.
Он, наконец, справился с капканом, а для этого нужна приличная сила. И в тот момент, когда я, хромая, вместе с Дэном покидал двор, хозяин с ружьем все-таки вышел. Дэн еще помог мне перелезть через забор, а потом мы скрылись в темноте. Хозяин не стрелял.
Я все вспоминал этот случай. Не такой уж важный. Но после него я уверился, что Дэн не подведет, в беде не бросит. С этой верой я и пошел на затею с его пароходом. Хорошо еще, так все получилось. Мог бы я не встретить Дэна в форте. А мог бы встретить с теми же синяками и без всяких пароходов. Кроме того, не кто иной, как Дэн, рассказал мне про парней в Тенесси. Не кто иной, как Дэн, уже имел с ними тайные дела, за которые не погладят по головке в Черной Розе. Дэну Доннелу я доверял еще и потому, что он доверял мне. Другому он бы не стал рассказывать, что в трюме своего парохода перевозит кое-кого в Тенесси.
В последний день гедеонской жизни мы с Моррисом сделали важное дело, загрузились «алмазом» на Дровяном полустанке. Торжественные Вольный Чарли и Плохо Дело нарядились по этому случаю в чистые рубашки. Плохо Дело сказал маленькую речь:
– Мистер Моррис, вы первый открываете новую жизнь в наших краях. Скоро вся Черная Роза будет топить черным камнем, а мы разбогатеем. Ой, Моррис, не стой нога за ногу, когда говорят, а то не исполнится желание!
И верно, мы с Моррисом открывали новую жизнь. Топлива, кроме дров и торфа, Черная Роза не знала. Угля здесь попросту не было. То, что отыскал Моррис, оказалось не пластом, а скромной жилой еще более скромного бурого угля. «Пегасу», правда, хватило бы надолго. Но сейчас нас занимала одна задача: обеспечить прогон от Гедеона до форта без единой заправки.
Мы забросали углем весь тендер и заготовили дров на растопку. И я и Моррис умели управляться с «алмазом», но до самого Гедеона мы тренировались заново. «Игра на банджо», работа лопатой кочегара, тонкое дело. Чуть смажешь бросок, пламя желтеет, топка дымит. Нужно умело бросать по краям. Зато пар держать куда легче, чем «соломой».
Мы
Глава 27.
Прощай, Гедеон!
Я шел по залитым луной улицам Гедеона. Два цвета царствуют в такую ночь – черный и голубой. Но в том и другом – сотни оттенков. Черный бархатистый, если это глубина сада; черный литой, если это неосвещенная стена дома; черный упругий, если это укатанная середина улицы. В голубом то искристое сверкание, то стеклянная плавность, то водяная жидкость.
Огромная черная шапка неба надвинута на город. Там черный цвет самый глубокий. Горсти звезд насыпаны в шапку, голубой здесь самый пронзительный.
Ночью Гедеон набухает запахами, как огромный цветок. Эти запахи томят, вызывают то печаль, то нежность. Сотни цветов открыли свои чашки, они разговаривают друг с другом языком ароматов. О нет, скорее, они поют. Это ночные серенады, они сплетены из множества струнок, каждая струнка – оттенок запаха.
Я шел. Голова чуть кружилась от теплого, многоликого настоя ночи. Гедеон спит. Выставлены кровати на галереи, листья ильмов и сассафрасов свисают к подушкам. Сладкие сны видят гедеонцы. Я почти вижу, как сон за сном поднимаются к небу от каждого дома и образуют прозрачные хороводы.
Вот маленький сон Мари. Весь в белом прекрасный юноша со шпагой соскакивает с коня у ее дома. Хетти видит Морриса. Люк Чартер – орден Орла на цепи. Отис Чепмен грезит о трибуне в зале конгресса. К генералу Бланшару является Наполеон. К посудомойке Камилле ее сынишка Вик. Джиму Эду снится бутылка кукурузного виски. Джефу Кузнечику беда со «Страшилой», колесо отвалилось, и Кузнечик вскрикивает во сне. Шепу О’Тулу приснилась свинья с огромным рылом и сигарой в зубах. Первому президенту республики Черная Роза сквайру Стефенсу – его памятник, по которому стреляют из пушки проклятые янки. А что снится тем, кто заперт сейчас в гедеонской Бастилии? Им снится райская земля, красивые птицы и зеленые пальмы.
Прощай, Гедеон! Город теплых ночей, пахучих цветов, розовощеких южанок и круглолицых южан. Город смуглых мулаток, шоколадных негров, город черной земли и белой хлопковой пены.
Сегодня у меня был день расставания с Гедеоном. В последний раз пришли мы с Моррисом в дом генерала Бланшара. Но никто, никто об этом не знал. Моррис сказал только, что переходит на рейсы в Корону.
– И надолго? – спросила Мари.
– На две недели, – буркнул Моррис.
– Но ведь мы можем без вас уехать, – сказала Мари.– Приезжайте прощаться. Я хочу устроить прощальный бал.
Она вся жила в предчувствии переезда в Париж. Распродажа негров ее уже не томила, она смирилась с волей генерала.
– Зачем тебе наше прощание? – спросил я.
– Ах, Майк, – сказала она. – Ты думаешь обо мне плохо. Я никогда не забуду своих друзей.
– Забудешь в два счета, – сказал я.
Но ничто, ничто уже не могло задеть Мари. На мои шпильки она не обращала внимания. Ее душа гораздо раньше парохода пересекла океан и уже поселилась в особняке Мезон-Лафита.
– Ах, как я люблю Францию! – говорила она.