В апреле сорок второго…
Шрифт:
Мне хотелось выругаться, но я только сказал с презрением:
– Не ловчи. Дураков нет.
Он укоризненно покачал головой.
– Лейтенант, ты ж русский человек!
– Хватит, Цветков! Пошли.
И вторую ночь мы провели в поезде. Теперь уже спали по-человечески, по пять часов: сперва Филенко, потом я. Наступил новый день, но и он не принес нам ничего хорошего. Когда мы наконец тронемся? Через день? Через три? Через неделю?
Я сказал Филенко:
– Собирайся. Пойдем пешком.
Он кивнул.
Но вдруг раскипятился Цветков:
–
Филенко хладнокровно возразил:
– Я ж тебя силком вытурю.
Цветков посмотрел на него, подумал немного и согласился.
И совершенно спокойно стал собирать рюкзак.
Километров шесть мы шли, никуда не сворачивая, по шпалам. Наконец, увидели мост, верней, то, что от него осталось. Два сорванных пролета лежали внизу, поперек крохотной речонки. Искореженные фермы наполовину ушли в грязь. И в этой же грязи возились саперы – крепили тросы. Восстановительные работы только начались.
По временным мосткам мы перебрались на другой берег.
Я достал карту. Где ж это мы?
Вот железная дорога. Вот речушка. Вот мост. Значит, тут мы.
Путь не близкий и не легкий. По обе стороны полотна белая, с рыжими проталинами, размокшая степь. Страшно свернуть с насыпи, ступить в бесконечную – до горизонта и за горизонт – грязь.
Цветков пытается бежать
Грязь. Каждый шаг – маленькая тактическая задача: куда поставить ногу? Я уже примирился с тем, что сапоги из черных стали светло-коричневыми, что земля цепляется за них и неохотно отпадает назад. Только бы грязь не потекла за голенища!..
Наконец, добираемся до лесосмуги – так здесь называют лесные полосы. Здесь грунт потверже, еще не оттаял, а кое-где торчат из земли крепкие, пружинистые корни. Теперь идти куда легче. Спасибо тебе, лес!
Мы идем меж голых деревьев. Галдят воробьи, встречный ветер пахнет какими-то теплыми травами… И откуда апрельский ветер принес эти летние запахи?
Поведение Цветкова мне все больше не нравится. Он идет неторопливо, поглядывает по сторонам, порой даже насвистывает какой-то неопределенный мотив, время от времени останавливается, прислонившись к дереву.
– Ты чего? – спрашиваю я.
– Отдохну малость.
– Такими темпами мы и к ночи лес не пройдем.
Цветков добродушно усмехается:
– Чудак ты, лейтенант. Мне-то куда спешить? В трибунал, что ли?
Я краснею, бросаю резко:
– А ну, пошли!
Мы идем все дальше в лес. Теперь последний – я. С раздражением гляжу на брюхатый рюкзак Цветкова. У нас продукты на исходе, а его сала, пирожков и оладьев хватит, небось, еще на неделю.
Дорога, больше похожая на тропу, упирается в лужу. Филенко обходит ее. Цветков шагает напрямик, звучно ступая по воде. Брызги летят мне на шинель. Невольно замедляю шаг.
И вдруг, рванувшись в сторону, Цветков бежит. Между берез мелькает тугой рюкзак.
Бросаюсь следом. Рядом тяжело топает Филенко. Не выйдет –
Я здорово запыхался. Но и Цветков бежит медленнее. Внезапно, прыгнув в сторону, хватает суковатую палку.
Достать пистолет? А если не испугается? Выстрелить в ногу? Но что потом делать с ним, с раненым?
Так и не успеваю ничего придумать. Цветков вдруг останавливается, бросается на меня, но летит на землю от подножки Филенко. Мгновенно закручиваем ему руки за спину.
Еле сдерживаясь, говорю:
– Ты это брось! Еще раз побежишь – застрелю.
На всякий случай связываем ему руки за спиной. Он сидит на снегу, тяжело дыша. Снег мокрый, с грязью, и шинель его медленно темнеет.
– Вставай, пошли!
– Развяжи руки!
Вставай, тебе говорят:
– Пока не развяжешь руки, не пойду.
– А ну, вставай!
Наконец добираемся до лесосмуги – так здесь называют лесные полосы.
Он сплевывает на снег.
– Не пойду.
Развязать ему руки? Нет, Цветков не из тех людей, кому можно безнаказанно уступить. Но тогда что делать? В учебниках права на такой случай никаких рекомендаций не было.
Прошло минут пятнадцать. Тучки, появившиеся в небе с полудня, как назло, сходятся прямо над нами. Вот уже и дождик накрапывает.
– Так не пойдешь?
Никакого ответа.
– А ну-ка, давай, – говорю я Филенко.
Мы берем Цветкова под руки и волоком тащим назад, к дороге. Он нелепо перебирает ногами, пытаясь вырваться. Когда выбираемся на дорогу, хмуро кидает:
– Пустите, сам пойду.
И снова идем. Уже пора быть просеке, про которую говорила колхозная бригадирша. Но просеки нет. Идем еще с полчаса – нет. Вот так история…
Теперь уже ясно: пока мы гонялись за Цветковым, дорогу потеряли. Теперь идем по какой-то другой, мало ли в лесу дорог!
Впрочем, меня это не встревожило. Как истый горожанин, я всегда считал, что любая дорога, большая или малая, рано или поздно обязательно куда-нибудь выведет.
Увы, эта дорога не оправдала моих ожиданий. Она тощала на глазах, расслаивалась на какие-то сомнительные тропки и в конце концов уперлась в болото.
Висит над лесом сумрак. Дождь сеется. Вот бы сейчас вернуться на ферму!..
Усталые и злые, бродим между деревьями. Наконец, находим большое дупло, куда прячем свои пожитки.
– Распалить костер? – спрашивает Филенко.
– Я разведу.
Ломаю кусты, ветки посуше складываю шалашиком. Сую в середину бумагу. Теперь остается только поджечь.
Вспыхивает бумага. От огня и тепла сразу становится веселее.
Затылком чувствую взгляд Цветкова, поднимаю голову. Он действительно смотрит на меня и, что самое тревожное, без всякой ненависти. Снисходительный, чуть-чуть презрительный взгляд человека, полностью уверенного в себе.