В апреле сорок второго…
Шрифт:
К нам подходят два пожилых дядьки – наверное, шахтеры. С ними несколько девчат, толстых от ватных телогреек. Винтовки они держат воинственно – наперевес. Самое интересное, что за старшего у них обыкновенный милиционер. Он тоже подходит, с профессиональной вежливостью козыряет нам. Потом залезает в крохотную будку стрелочника и при дрожащем свете коптилки долго разглядывает наши документы.
Мы терпеливо ждем.
Наконец, он выбирается из будки и голосом, потерявшим начальственные интонации, спрашивает с тревогой:
Не
– Ну, как там? Давит немец?
Теперь и остальным ясно, что мы свои, к тому же фронтовики. Нам жмут руки и тоже спрашивают:
– Ну, как там?
Я отвечаю бодро и несколько загадочно:
– Ничего, идут дела.
В конце концов, я знаю немногим больше, чем они: ведь я слушаю то же радио и читаю те же сводки. А сверх того мне совершенно точно известно лишь, что три ночи назад удачливый комбат Кононов здорово потрепал немцев. Но для жителей городка мы с Филенко – фронт, и если мы улыбаемся, значит, на фронте всё в порядке.
Я улыбаюсь, Филенко глядит на меня и тоже улыбается.
Нас провожают до самой станции.
Идём искать дежурного или военного коменданта. Наконец, находим обоих: в задней прокуренной комнатке они дуются в домино.
– Когда будет поезд?
Дежурный отмахивается:
– А кто его знает! Сейчас поезда ходят по Божьему расписанию. А с Господом Богом у нас на сегодняшний день прямой связи нет: линия испорчена. Так что лучше присаживайтесь, забьем «козла» вчетвером.
Но нам не до «козла». Возвращаемся в зал ожидания. Забавная штука! Оказывается, буфет работает. Сонная мамаша торгует пивом, махоркой и спичками. Достаю деньги (я почти забыл, что их можно тратить).
– Две кружки.
Мы солидно пьем пиво и садимся рядом с буфетом на широкий пивной бочонок. Хочется спать и есть. Есть, пожалуй, больше.
– Рубанём, что ли? – предлагаю я Филенко.
– О, це дило! – одобряет он, с готовностью развязывая вещмешок…
Потом я опять иду к коменданту. Тот радостно поднимается мне навстречу:
– Садись, лейтенант. Твое дело в шляпе. Как придет с Лисичанска состав с фуражом, пристрою!
– А когда придет состав?
– А бог его знает! Скоро, наверное. Часа через два. Может, через три. Ну, от силы через пять.
Что поделаешь, будем ждать. Я плетусь назад. Коридор узкий и длинный. В конце – открытое окошко почтового отделения и будка междугороднего телефона…
Междугородного телефона?!
– Девушка, у вас телефон работает?
– Какой город вызываете?
– Москву.
– Номер в Москве?
Я называю номер. Потом достаю деньги. Как здорово всё-таки, что я их взял с собой! Потом жду у окошечка. Подходит еще кто-то, заказывает областной центр. Через весь коридор идет куда-то худая женщина, почти волоча за собой сонную девочку…
– Москва, зайдите в кабину!
Я вздрагиваю, бросаюсь к будке. Трубка прыгает в руке, как только что пойманная рыбина.
– Алло!
Невыразимо казенный голос стрекочет в трубке:
–
И вдруг сквозь это стрекотание:
– Ленка! Леночка! Сестренка, это же я. Ну, я, Алеша. Ленка!
– Алешка! Але-о-о-шка…
– Леночка, ну что ты? Ведь все в порядке.
– Алешенька, ты, да? Как здорово, что меня застал! Я только с дежурства. Я на крыше дежурила…
– Ленка, ну как ты там? Как мама?
– Хорошо! Здорова! А я работаю. Ты слышишь, я работаю! Я тебе писала. Ты получил то письмо?.. Мама на заводе… Ну, как ты? Как у вас там?
В этом «Ну, как?» тысяча вопросов: «Как ты живешь? Ты здоров? Ты не ранен?.. Как дела на фронте? Немцы не пройдут? Немцы не дойдут до Москвы? Ну, как скоро конец войне? Скоро победа?»
– Ленка! – кричу я. – Леночка, слышишь? У нас всё в порядке! У меня всё в порядке! Порядок! Ты слышишь, порядок!
«Порядок» – это тысяча ответов. И я знаю, Ленка поймет меня. Порядок – я живу хорошо, я не ранен, сыт и тепло одет… Порядок – мы остановили немцев. А если пойдут в наступление, опять остановим. И погоним назад, обязательно погоним… Порядок – мы победим. Мы же все равно победим, чего бы это ни стоило. Я не знаю, когда кончится война, но я твердо знаю: она кончится нашей победой. Порядок – это мы обязательно возьмем Цветкова, или кто он там…
…Девушка в окошке дает мне сдачу и квитанцию. Я прячу квитанцию в карман гимнастерки. Зачем? Наверное, без нее через два дня я и сам не поверю, что говорил с Ленкой…
Сначала ум, потом смелость
Комендант оказался оптимистом: поезд с фуражом для какой-то кавалерийской части прибыл не через два часа и не через три – через пять с половиной. Это был длиннющий эшелон с прессованным сеном на открытых платформах. Мы с Филенко прошли к единственной в составе теплушке, постояли на путях, пока комендант толковал с начальником эшелона, молодым, лихой выправки капитаном, что-то сказали этому капитану, что-то выслушали в ответ и уснули, кажется, раньше, чем упали на мягкое, пружинящее сено.
Когда мы садились в поезд, было темно. И темно было, когда капитан тряхнул меня за плечо. Каких-нибудь два-три часа…
Мы выбрались из теплушки и пошли в сторону от железной дороги. Сперва по короткой улочке, потом мимо голых зимних седое, потом по открытой степи, по едва различимой дороге, по перешейкам между огромными лужами, которые в темноте казались бездонными, ступи – и с головой уйдешь в холодную воду, в размытую глину, в чавкающую глубину.
Когда над степью стало всходить солнце, мы увидели впереди большое село.
Я, остановившись, вглядывался в мешанину улочек, переулочков и тупичков. Хатки, хатки – несколько сот дворов. Отчетливо видны кирпичные стены полуразрушенной школы. А вон там, должно быть, здание МТС. Оно тоже в развалинах. Но служебные пристройки целы.
Где же тут искать капитана Цветкова? Его знают, конечно, в любой хате. Но время сейчас военное, и в такую рань нам, незнакомым, никто не откроет, сколько ни стучи, пожалуй, еще изнутри подопрут колом. Да и не в наших интересах преждевременно возбуждать любопытство.