В битвах под водой
Шрифт:
Вскоре в кубрике остались только мы с Фисановичем. А с пирса уже неслась знакомая мелодия "Широка страна моя родная..." Эту песню должен был исполнить на вечере объединенный хор - наших и английских матросов.
– Пойдем в клуб, - предложил Фисанович.
– Дэвис сказал, что этого нельзя делать. На матросские вечера у них офицеры не ходят.
– Их офицеры и в кубрики не ходят. Ты ведь не следуешь этому правилу? Невинность все равно нарушена.
– Да. но там могут обойтись и без... Впрочем, пойдем! Посмотрим, как наши матросы будут исполнять английские народные танцы, а английские - наши.
Но в коридоре нас встретил Трипольский, поинтересовался, куда мы спешим, а затем сказал:
– Соберите командиров лодок и приходите ко мне в каюту. Обсудим план на завтра. Нечего устанавливать свои порядки. Раз у англичан офицерам не полагается посещать матросские вечера, значит, незачем идти в клуб. Ведь мы у них в гостях, а не наоборот.
На следующее утро, несмотря на то что вечер самодеятельности закончился поздно, задолго до официальной побудки в кубрике все уже были на ногах. Матросы брились, чистили и гладили обмундирование, готовились к подъему Военно-Морского флага. В этот день в строй Советского Военно-морского Флота вступали пять кораблей: линкор и четыре подводные лодки. Все они представляли далеко не последнее слово техники, но мы понимали, что в руках умелых советских моряков каждый из этих кораблей может быть грозной силой в борьбе с врагом.
К моему приходу все уже были готовы следовать на рейд - к месту торжественной церемонии подъема флага. Матросы слонялись по кубрику, боясь присесть, чтобы не помять тщательно отутюженные брюки.
– Почему так рано?
– сделав вид, что мне непонятна причина волнения, спросил я, приняв рапорт от дежурного по команде - Чай пили?
– Так точно, товарищ капитан третьего ранга, уже пили!
– Вы, наверное, им опять не дали?
– указал я на часть кубрика, где еще только поднимались со своих коек английские матросы.
– Да... видать, немного помешали, товарищ капитан третьего ранга. Но... они понимают...
– сверкая глазами, говорил Трапезников.
– Конечно, волнуемся малость...
Вид у подводников был образцовый: аккуратно подстрижены, причесаны, выбриты, обмундирование выглажено, обувь начищена до "лакового блеска".
Мы прибыли на пристань очень рано, и буксира, который должен был доставить наши экипажи на линейный корабль, одиноко стоявший на обширном рейде, еще не было.
Стояла "шотландская" погода. Моросил дождик. Но люди словно не замечали этого. Они шутили, смеялись, веселились.
На линкоре нас встретили моряки надводных кораблей, которые с не меньшим волнением ждали знаменательного события.
Одна за другой выходили из док-ярда подводные лодки и направлялись на рейд, к месту стоянии линкора. Их вели английские команды. Две лодки "Санфиш" и "Урсула" - ошвартовались к правому борту линкора, а две другие "Унброкен" и "Унисон" - к левому.
Наши экипажи были выстроены на кормовых надстройках подводных лодок, английские - в носовой части палуб.
На церемонию передачи кораблей прибыли из Лондона советский посол и глава советской военной миссии в Англии. Вместе с ними на палубе появились английские адмиралы.
Стройные ряды моряков замерли. Под звуки английского гимна на кораблях был спущен английский флаг, а еще через минуту под звуки Гимна Советского Союза на кораблях был поднят советский Военно-Морской флаг.
По окончании торжественного церемониала английские экипажи пересели на буксиры и отправились в порт.
День был уже на исходе, когда подводные лодки получили разрешение командира отряда идти к месту своей стоянки в док-ярде, расстояние до которого не превышало трех миль.
У внешнего причала док-ярда первой ошвартовалась подводная лодка "Санфиш", второй "Урсула". Затем одна за другой ошвартовались остальные корабли.
На берегу собралось множество людей, пришедших приветствовать советских моряков. Здесь же прогуливались дородные полисмены.
Я сошел с мостика и увидел на палубе Свиридова, который как бы застыл у развевающегося по ветру кормового флага.
Под этим флагом всем нам стало теплее. От него веяло родным и близким. Он защищал нас от всего...
Вечером я решил проверить, как обстоит дело с дежурной службой на лодке. Дежурный главстаршина Терлецкий, отдавая мне рапорт, в каждое слово вкладывал столько чувства, что, кажется, таких рапортов я не слышал даже на Черном море. За время наших переездов он соскучился по службе и теперь "отводил душу".
На верхней палубе порядок был безукоризненный. Но в центральном посту я увидел матроса, возившегося с разобранным компасом.
Свободные от нарядов люди уже давно должны были быть в клубе. И у меня, таким образом, нашелся формальный повод, чтобы "придраться" и к вахтенному, и к сопровождавшему меня главстаршине.
– Непорядок, - с притворной строгостью сказал я.
– Так точно, непорядок, - уныло согласился Терлецкий. Но в уголках его рта скользнула едва заметная улыбка.
– Что вы делаете здесь так поздно?
– спросил я матроса.
– Виноват, - растерянно сказал он, - проверить хотел контакты...
– И, опустив руки по швам, он начал пространно объяснять, что хотел только проверить, в порядке ли компас.
– Товарищ капитан третьего ранга, - заверял он, - минут через десять все будет сделано...
Но я-то знал, что собрать компас можно лишь за несколько часов. В дизельном отсеке я столкнулся лицом к лицу с Каркоцким.
Мгновение мы молча смотрели друг на друга. От парторга я никак не ожидал нарушения корабельной дисциплины. Лицо у него, как и у остальных матросов, было измазано, руки в соляре.
– Виноват, товарищ капитан третьего ранга. Хотели проверить, все ли в исправности нам передают.
– Разве машина может терпеть такое обращение?
– в тон ему заявил матрос Мисник, из которого в обычное время невозможно было выдавить слово.
– Поглядите только, - продолжал Каркоцкий, показывая на ведра с грязью, очищенной с машин, - можно ли, чтобы в дизельном было такое...
Годы войны выработали в каждом подводнике чувство личной ответственности за порученный участок работы; наблюдая за своими людьми, я убеждался в этом все чаще и чаще. Для них дело, служба были превыше всего.